Грезы Скалигера

Он наклонился от боли. И потерял сознание. Я начал вырезать сначала раненый глаз, потом живой. Они переливались. То были не глаза: то были какие-то кристаллические со многими гранями шары, в которых переливался и солнечный, и лунный, и еще какой-то неведомый свет.

- Что ты сделал?! - закричал очнувшийся Омар Ограмович.

- Молчи, пока не разделал окончательно.

Я приставил склизкие глаза его к своим. То, что я увидел, не поддавалось передаче обычными словами. Я оказался на том же острове, но он же был и другой. Стояли высокие белые дома, окруженные фруктовыми деревьями, пели на ветках райские птицы, бегали свободно животные, ласкаясь и тыкаясь в ладонь. Небо было светло-голубым, и на нем светило умиротворенно мягкое солнышко, доброе и ласковое. Я пошел дальше, оставив извивающегося от боли Омар Ограмовича. Потом решительно вернулся и хотел заколоть его суком. Но его уже не было, только какая-то черная блестящая падаль уползала в кусты, зарываясь в землю.

Расправившись с основным своим другом-врагом, который преследовал меня на протяжении всего моего галлюцинирования, который только и говорил о светлой, но испохабленной мной самим памяти моих родителей, я через его глаза смог увидеть ту землю, которой она была по-настоящему. Я шел вперед, прижимая кровавыми ладонями его глаза к своим глазам, и не мог оторваться от чудесного мира, мира, который преобразовывался передо мной ежесекундно. Исчезли холода, исчез снег, расцвели пышно зеленые кусты и деревья, заволновалась вся трепетная хлорофилловая жизнь, и я понял, что человек никогда и нигде не бывает один, даже если он идет по забытой Богом дороге, и даже если он сам Бог.

Я снял с левой руки лайковую перчатку и увидел тяжелые розово-багровые пятна и язвы мокнущей экземы. Никому дела не было до того, что я мучаюсь, что я испытываю огонь и дергающую страшную боль в руке. Врач, который однажды бинтовал мою руку, предварительно намазав ее какой-то вонючей зеленью, плакал. Я запомнил того врача и берегу его в памяти, потому что мы все из нее выбрасываем - и добрых, и злых, хотя последних реже, они впиваются в нашу душу и травят ее до конца, эти дохлые животные человеческого сообщества.

Врач был молодым и слабым. Он вытер слезы, похлопал меня по плечу и предложил выпить мензурку спирта. Мы сели за столик, покрытый марлей, он выгнал медсестру из кабинета и сказал мне нежным голосом:

- А ты знаешь, что от таких вещей умирают?

- Нет.

- Нет, но ты представь, что если такое творится снаружи, то что тогда происходит внутри ?

Что мог я ему ответить. Я выпил мензурку спирта и налил еще ему и себе.

- Тебя как зовут?

- Петя Калибанов.

- Так вот, Петя Калибанов, разве дело в том, что я умру сегодня-завтра, а ты на несколько десятилетий позже? Разве что-нибудь существенно изменится на этом острове? Вряд ли. Да нет. Ничего не изменится. И на кладбище ничего не изменится, только обветшают кресты, да места станет меньше, да могилы дороже, да вороны будут тяжелее летать, обожравшись человечиной. Я выколол глаза своему призраку и Учителю, который насиловал меня с малых лет, который провожал меня по разным временам и эпохам и говорил, что я ничтожество, что нечего жить ничтожеству в таком мире, а ты посмотри, как этот мир прекрасен!

Я протянул ему склизкие крупные глаза Скалигера. Петя Калибанов с мерзостным смущением на лице прилепил их к своим глазам и воскликнул: "О! Да мы с тобой не спирт пьем, а дорогое французское шампанское! И вокруг девицы, и красивые такие, такие изящные и так одеты, как от Юдашкина и Зайцева вместе взятых. Вот ребята устроились: всю жизнь за государственный счет одевают и раздевают самых лучших девушек нашего острова.

- Калибанов, тебя куда повлекло? Ты посмотри шире на вещи!

- Я и так смотрю. Вот мой кошелек. А в нем не тридцать рублей, а три тысячи долларов. Теперь я смогу поехать в отпуск куда-нибудь на Канарские острова и прихватить с собой девочку Жужу.

- Кто это такая?

- Да одна несчастная полувенгерочка.

- Расскажи мне о ней.

- Да ничего особенного, - Калибанов положил глаза на стол и обернул их тряпочкой. - Была у нее мать, спилась, шаталась, потом решила продать квартиру, да нарвалась на чурок, ну, естественно, ни денег, ни жизни.

- А где же теперь Жужа живет?

- Я взял ее к себе, пока моя мама в больнице лежит. Я ничего не говорю, но ведь надо как-то помочь.

В дверь кабинета постучали.

- Кто там еще? - добро и расслабленно спросил Калибанов.

- Я думаю - это за мной!

Опираясь на Платона и генерала, стоял обезглазенный Омар Ограмович, который опять приобрел довольно приличный старческий вид и указывал на меня скрюченным пальцем, говоря: "Прошу помочь, господа-товарищи, вот что он вытворил! Вы видите мои глаза в марле на столе. Он мне их садистски вырезал. Прошу помочь".