Грезы Скалигера

Я было рванулся с места. Но крепкие руки отожравшегося и мясистого Платона взяли меня подмышки и поволокли за собой, как какую-то тряпку. А Калибанова просто оттолкнули да так, что он, ударившись о дверной косяк, упал замертво. Что будет делать его Жужа, что будет делать его бедная больная мама? Что им надо было на острове и зачем они родились, чтобы Калибанов мог выслушать от меня белиберду и выпить мензурку спирта, да поплакать над моей гниющей рукой? А что мы все делаем, как не жалеем друг друга, даже не признаваясь в этом? Идем, смотрим друг на друга и думаем, вот пройдет несколько лет, и ты, сосед, помрешь, а, может, и я, так что делить, давай лучше почаще одалживаться друг у друга и забывать долги.

Меня посадили в клетку, металлическую клетку, помещенную на телеге. Клетка была из обычной нержавейки, для перевозки тары из-под молочных продуктов. Что они могли сделать со мной, Богом, я даже не представлял. Вызвать попа, который бы меня стал приводить в разум, вызвать родителей, которых они же и отправили на тот свет непомерным трудом и ежедневной борьбой за жизнь? Нет, лучше бы вызвали первую учительницу по литературе, которая изредка приходила в школу и вела уроки вместо Омар Ограмовича. Весь класс, с изнеможением, смотрел на ее иудейскую красоту, на алую полоску губ, на гордый носик, на тонкую талию, с высокой попкой, безупречно обтянутой черной юбочкой, а особенно нравилось всем, когда она ходила по классу: мы только и слышали ее размеренные каблучки, осторожные такие, неспешные. Однажды она почему-то подошла ко мне, взглянула на руку в перчатке и погладила по голове. Где вы, Анна Матвеевна Рабер? Вы-то реальное лицо. Вы-то можете всем сказать, что я был очень талантливым мальчиком, вы любили меня. И об этом сказали моей тогда еще живой маме. Она приходила проверять, как я учусь. А вы сказали ей о моем сочинении, а потом, что вы очень меня любите, и если бы я был хоть немного постарше, вы бы перевелись в другую школу и забрали меня с собой, потому что Омар Ограмович очень нехороший человек. Очень.

- Да чем же он плох, милая Анна Матвеевна?

-Он заставляет его быть выше и ниже всех. Вы меня понимаете?

-Пока нет. Наша семья живет в странном мире. Отец не выходит из больницы -по ночам кричит, он же воевал и на самом страшном участке. А я, знаете ли, не люблю Юлия. Хотя глупо это. Но он мне, как чужой. Да и рожала его я очень тяжело. Не то что не люблю, но очень он самостоятельный.

- Ну тогда отдайте мне его. Отдайте.

- Я не имею права, милая.

Я слышал ваш этот разговор. Но я бы не пошел с вами, Анна Матвеевна. Вы потом все равно уехали с острова, уехали туда, откуда можно смотреть на всех нас, как на дураков. Пусть я буду таким дураком. Пусть меня другие дураки везут в железной клетке и придумают какую-нибудь мерзкую казнь. Но они не в силах изменить что-то. Вы понимаете. Пошел галлюцинаторный процесс. Уже ни у кого ничего нельзя остановить. Сдвинулось время и потекло. Куда и зачем это второй вопрос. Помните Пушкина: "Куда ж нам плыть?". Это - не главное. Главное - плыть. И все же я не смог окончательно вот так с вами расстаться. Я выследил, когда вы были одна в учительской и бросился к вам на шею. От вас пахло французскими духами, тонким запахом иерусалимских камней и орехом. Я никогда не забуду этот запах женщины, которая свела меня с ума в детстве. Вы целовали меня, прижимали, тискали, смеялись, и ваши великолепные зубы были превосходны.

- Уедем, Юлий, уедем, ты здесь погибнешь.

- Я не могу. Я должен пережить смерть родителей, я должен создать рой фантомов, попытаться из них хотя бы сделать нормальных людей, я не смогу, потому, что я там буду один. А ты погибнешь в авиакатастрофе. Я даже вижу, как ты, израненная, будешь лежать на белом снегу, обнажится твоя наполовину окровавленная нога и белая ягодица и жуткий чукча, испробовав тебя на живучесть лыжной палкой, расстегнет свой тулуп и изнасилует. Как? Больно?

- Я не могу сдержать слез. Ты видишь все. Но я этого не страшусь. Во всяком случае до этого момента мы будем вместе. И ты, может быть, сможешь мне чем-то помочь?

- Я могу тебе сейчас помочь. Какая ты Анна Матвеевна - ведь ты Николь.

- Боже мой! - только и сказала Рабер и тихо отошла в сторону.

- Для меня все кончилось. Моя голова превратилась в сгусток, в котором происходят разнообразные интересные и пугающие процессы.

- Но как же твой трактат о слове? Ты зачем писал его?

- Я его присвоил от сущности Скалигера. Я вошел в его образ, а он вошел в мой. Я вызвал его, а он зовет мой обратно. Но обратных путей нет. Россия никого никогда не отпускает обратно. Россия - это смерть.