Грядет новый мир (СИ)

- Я не мастер писать, - усмехнулся Енох. Мне не представлялось возможным отстраниться от его тепла и его рук. Это был какой-то садизм. Но мы уже выходили из петли. Время неумолимо утекало, лишая меня последних секунд с Енохом. Нужно было отпускать его, но я не мог. Это все равно, что оторвать себе руку. Наконец я сделал это, как только мы причалили к тому месту, откуда все начиналось. Даже без мобильника я мог легко найти своих родителей.

Мы пошли к ближайшему полицейскому участку. Я сидел в ожидании родителей, как на иголках. Потом меня осенило. Я подошел к полицейскому и попросил у него смартфон. Он покосился на меня со смехом, посчитав меня дураком, но я сказал, что хочу позвонить больному деду, чтобы он не волновался. Прокатило. Возможно, полицейский был просто хорошим парнем. Я отошел за изгородь, там, где было место как будто бы для курения, так сильно там воняло табаком. Мне потребовалось всего несколько секунд. Селфи и дети моего поколения – это самый отличный тандем. Енох не понимал, что я делаю, но у меня не было времени.

Зато у меня остались всего три снимка, лежащих на моей электронной почте. Отдавая телефон полицейскому, я благодарил всех технических богов за быструю съемку и быстрое удаление.

Когда я увидел своих родителей, мне стало стыдно. По-настоящему. Они были измучены, бледны, больны на вид. Я запретил мисс Перегрин стирать им воспоминания о том, что я пропал. Я не смог бы жить во лжи. Моя честность была патологической. Приносила мне вред, но избавиться от нее я не смогу никогда. У меня оставались всего секунды до того, как мисс Перегрин сотрет себя и Еноха из памяти окружающих.

Я уже бывал сумасшедшим и психом, мне было не привыкать. Я обернулся молнией, как профессиональный вор утаскивая у Еноха последний поцелуй. Он смеялся моему сумасшествию, а мисс Перегрин явно не одобряла такого откровенного поведения. Мои усталые родители спрашивали, почему я целую какого-то парня.

Через минуту я остался наедине с их гневом, усталостью и болью от моей мнимой утраты. И я взялся за дело. Я сдал, должно быть, три теста на наркотики. Я говорил родителям, что сдуру поехал сюда на спиритический сеанс с дедом, но сейчас я нормальный, я понял, что я был идиотом, и я твердил это всю дорогу домой, разбавляя этот монолог фразами про то, как я их люблю. А ведь я их любил. Жаль только, что они никогда не смогли бы меня принять таким, какой я есть. Я вернулся домой в рекордные сроки, но вместо радости почувствовал лишь пустоту. Родители объявили мне арест и забрали смартфон, но я был достаточно умен, чтобы скачать на флэшку фотографии заранее. Под видом очередного сеанса у врача я смылся в печать фотографий, в которую в жизни не обращался. Я опоздал к очередному терапевту, но врал ей в три раза лучше, обнадеженный тем, что вскоре у меня будут фотографии. Мне предстоял долгий путь до нормальных отношений с родителями, и мне нужен был допинг. Вечерами я ложился на кровать, слушая тишину, и вспоминал все, что я пережил. Я смотрел это как кино. Только так я мог сохранить эти воспоминания в своей голове. Я переживал каждый момент с Енохом снова и снова, но мне становилось только хуже. Перед родителями я улыбался, смотрел с ними идиотский телевизор, но как только оказывался один, пялился в распечатанные фотографии, только чудом четкие. Просто чудом. Три фотографии и мои воспоминания – не так и много, чтобы не сойти с ума. Я не играл в компьютер, не ходил в кино, я стал просто читать, лишь бы убить время.

Я написал письмо наугад, на единственный близкий к Акру Дьявола ящик. Ответ я получил лишь через две недели. Это было чудесное письмо, полное строчек разных почерков, и я читал весточки от моих друзей со слезами на глазах. Я начинал понимать, что зря пытаюсь сохранить нормальную жизнь. Она не для меня, ведь я странный. Такой же, как и мой дед. Самое важное в этом письме складывалась всего в четырех словах.

«Я скучаю по тебе.»

И имя, которое я так любил.

Я помнил, как положил голову на руки. Я боялся, что любовь к Еноху пройдет, но нет, я не мог есть, не мог спать, мне не хватало его, как дозы наркоману, и это становилось заметно. Родители, только расслабившееся, начали снова меня пилить. Мне казалось, что я на грани. Я держался только редкими письмами, в которых от Еноха были всего лишь пара строчек. Но эти строчки делали меня живым. Я уже не понимал, зачем послушался его. Родители все равно считали меня психом, да я начинал думать так. Ведь я оставил Еноха там. Так далеко от меня. Так глубоко в прошлое. Вечерами мои руки дрожали, когда я брал наши фотографии. Я был похож на помешанного в эти секунды. Мне было плохо, с каждым днем еще хуже. Я не просто угасал, я сходил с ума.

А затем в один день письма перестали приходить. Я ждал, я стоял возле ящика, ожидая почтальона, но ничего. От волнения я вовсе перестал есть. Я всерьез думал о том, как сбежать.