Грядет тьма (сборник)

Первое, что бросилось мне в глаза, — свет от огня, бледно мерцающий в тихой темноте. Он горел в низкой каменной печке с железной плитой. Рядом с печкой стояли два дощатых, испачканных жиром стола. Кто-то давным-давно сделал скамейки, расколов большие бревна секвойи вдоль и пополам и прибив одну из половинок вертикально в качестве спинки. За скамейками стояли три грузовика, по бокам которых были нарисованы ярко-розовой краской надписи «Суонн Компани Плэйерс».

Грузовики были большими, но казались совсем маленькими под высокими колоннами деревьев. Весь лагерь казался крошечным. В нем было шесть человек, и они тоже выглядели карликами. Они разговаривали и пересмеивались между собой, и их голоса казались тихими, приглушенными и далекими под огромным стволом секвойи.

Я спокойно стоял и смотрел на них. Мне стало немного не по себе. Я чувствовал тревогу за свой актерский талант из-за всех тех случаев в прошлом, когда я пытался виртуозно сыграть и потерпел неудачу. Но вот он, сырой материал моего последнего шанса, ждет, чтобы его сформировали.

Шесть человек. Шесть актеров Суонна, о которых мне рассказывал незнакомец из сна, если это было то, что он мне рассказывал, чтобы я присоединился к ним. Я переводил взгляд с одного лица на другое, гадая, кого же из них я видел во сне. Но, в конце концов, это был всего лишь сон. Огненные буквы какое-то мгновение незримо кружились передо мной, а затем исчезли. Что бы ни пытался сказать мне этот сон, он должен был остаться моей путеводной звездой, насколько я мог судить. Глубоко вздохнув, я провел ладонью по голове старым жестом и собрался с духом. Это будет нелегко. Но если кто-то и потерпит неудачу в этот раз, то это точно не Говард Рохан.

Шесть лиц разом повернулись в мою сторону, когда я шел к ним по ковру из сосновой хвои. Беззаботность в их поведении исчезла моментально. Минуту назад они смеялись, но теперь никто даже не улыбнулся. Они холодно смотрели на меня и выжидали.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

Наступило каменное молчание.

Я снова сказал:

— Здравствуйте, — и, помедлив, добавил: — Гм, простите, ради бога, забыл представиться — меня зовут Говард Рохан. Разве вы не меня ждали?

Никто не произнес ни слова.

Парень в клетчатой рубашке, сидевший на одной из скамеек, положил отвертку, с помощью которой исследовал внутренности плоского ящика. Деревянная ручка стукнулась о скамью. Он сунул руку за воротник, почесался украдкой, быстро улыбнулся мне и снова словно одеревенел. Я оглядел каждого из них. В ответ мне даже никто не моргнул. Это был какой-то ступор.

— Я вижу, вы слышали обо мне, — я снова попытался завязать разговор.

По-прежнему тишина. Вся поляна пульсировала от нее. Где-то за сценой пенилась и шумела река. Чирикнула птица, сосновая шишка упала с мягким стуком. Никто не пошевелился. Они были замкнутой тесно сплоченной группой. Они отгораживались от меня. На какое-то мгновение единственное, что я почувствовал, было сильное и ужасное одиночество. В тот миг мне показалось, что пахну я не костром и сосной, а волнующим затхлым неописуемым запахом театральной кулисы, а также пылью, старым деревом, гримом, табачным дымом. Я видел не только эту труппу, но и всех актеров, с которыми когда-либо работал и которых держал где-то на краю поля зрения. У меня было странное ощущение, что Миранда стоит за кулисами — она готова шагнуть вперед и присоединиться ко мне.

На мгновение меня снова охватило прежнее чувство, и я был рад, что оно вернулось. Это не настоящие люди, а заводные фигурки среди картонных деревьев, и с тех пор, как умерла Миранда, на Земле не осталось никого живого. Так что если они замкнутся в единое целое и отгородятся от меня, это не имеет значения. Они всего лишь фигурки. Я оценивающе оглядел их.

Незнакомец в клетчатой рубашке раскуривал трубку. Он не был похож на актера, но действительно напоминал мне что-то очень знакомое, а что именно, я не мог точно вспомнить. Ему было где-то под шестьдесят пять, как мне показалось, и вид у него был задумчивый, как будто при малейшем обращении на него внимания он мог бы превратиться в философа-зануду.

За одним из заляпанных жиром дощатых столов сидели еще двое, склонившись над разложенными на столе картами. Один из них молодой, примерно лет тридцати пяти, то есть лет на пять моложе меня. У него было мощное красивое лицо и коротко подстриженные рыжеватые кудри. Его глаза были слишком глубоко посажены, и когда он хмурился, как хмурился сейчас, они, казалось, опускались обратно в глазницы, пока он не становился похож на злую обезьяну. Второй был пухлым, с респектабельной белой соломенной шевелюрой и красным носом.