"Мы бы встретили там этрусских джентльменов, этрусских посланников, этрусских ликторов с их символами власти — топор и связка розог, этрусских архитекторов, каменщиков, плотников. Мы также увидели бы римских патрициев, сопровождаемых немногочисленной свитой, лидеров латинских городов, прибывших на совещание с римским царём… На торговых прилавках блистали бы чёрные глазированные вазы, бронзовые статуэтки, мебель, железная утварь и оружие, изделия из кожи, зеркала — всё этрусского производства. Там и тут мелькали бы импортные товары из других стран… Царь Сервий устроил около храма Дианы ежегодную ярмарку, открытую без всякой дискриминации для латинян, этруссков, греков, сирийцев, карфагенян".4
Однако отношения двух государств ни в коем случае нельзя уподобить отношениям между "народом Альфа" и "народом Бета". При всём экономическом, военном и технологическом превосходстве этруссков, оба народа сходны в главном: у них есть каменные города, и землепашество является основным видом трудовой деятельности. Каждое государство имеет определённую территорию, они заключают договоры и союзы, ведут торговлю, а если воюют, то ради какой-то определённой цели, а не ради уничтожения друг друга. Эти отношения так занимают всё внимание этруссков и римлян, что они как бы "проглядели" страшную опасность, надвинувшуюся в начале 4-го века до Р.Х. на них и на всю Италию с севера.
Они шли в бой, испуская дикий боевой клич. Их трубачи несли высокие трубы, издававшие оглушительный рёв. Их копья имели боковые зазубрины, раздиравшие рану в ширину. Мечи их всадников достигали метра длины, шлемы были увенчаны железными птицами. Отборные части вступали в битву обнажёнными, наводя ужас на противника зрелищем своей мощной мускулатуры.
Римская армия, встретившая войско кельтов на подступах к городу в 390 году до Р.Х., в ужасе бежала. Остатки её укрылись в крепости Капитолия, которая, конечно, не могла вместить всех жителей столицы. Старики, женщины и дети остались в домах ожидать своей участи. Впервые за 350 лет существования государства враг ворвался в Рим. "Стоны женщин, плач детей, рёв огня, треск рушащихся зданий терзали сердца воинов на стенах Капитолия… Толпы вооружённых варваров носились по знакомым улицам, неся гибель и разрушение. Никогда ещё люди с оружием в руках не были в таком жалком положении — запертые в крепости, они должны были смотреть, как всё, что было им дорого, гибло под мечами врагов".5
Видимо, отчаяние вернуло мужество защитникам крепости. Попытки кельтов взять Капитолий штурмом были отбиты. Началась осада, которая прославила не только римских воинов, но и римских гусей: это они, своими ночными криками, предупредили стражу о том, что враги карабкаются по утёсу, считавшемуся неприступным. Проходил месяц за месяцем, но римляне не сдавались. В самом начале осады, увлёкшись грабежом, кельты неосмотрительно дали сгореть запасам зерна в городе. Их попытки добывать продовольствие в окрестностях часто кончались гибелью посланных отрядов. От скученности, от гниющих неубранных трупов, среди кочевников начались болезни. "Удушливые облака пыли и пепла поднимались при каждом дуновении ветра… Жара была невыносима для кельтов, привыкших к влажному прохладному климату… Болезни начали косить их, и у живых не было сил хоронить мёртвых — их просто сваливали в кучи и сжигали".6
В конце концов, и осаждённые, и осаждающие были так измучены голодом, что согласились на переговоры. Римляне были готовы уплатить тысячу фунтов золота в качестве выкупа. Однако, к этому моменту, их знаменитый полководец, Фурий Камилл, сумел собрать — сформировать — воодушевить — армию из римлян, остававшихся в других городах республики. С этим войском он явился под стены столицы и нанёс сокрушительное поражение захватчикам.7 Уцелевшие кельты бежали за Апеннинские горы, где их племена давно уже обосновались — обжились — в долине реки По и по берегам Адриатического моря. Оттуда они возобновили свои набеги на Рим и другие земледельческие государства Италии.