Грибник с нашей заброшки

– А здесь все люди? Или еще есть лагерь? – спросил я Степана, когда не нашел того, кого искал.

– Многих уже нет. Осталось всего ничего. Двадцать два человека с детьми.

– Как вы здесь живете, дядя Степан?

– Мы часто переезжаем, – усмехнулся Степан. – Выполняем спецзадания, которые поступают от командования, прячемся здесь. Женщины и дети помогают нам. Им деваться некуда. Вот такая жизнь настала, брат. Жили себе без бед, жили, но пришел поганый немец, и кончилось счастье. Сегодня есть, завтра не знаем, что будет.

– А что дети едят?

– А что найдут. Что прыгает в лесу, что бегает, то и ловим, то и едим все.

Я замолчал. Это мне не у бабушки на кухне в две тысячи двадцатом. Люди пытаются выжить. Война. Я завис ненадолго, оглядывая этих несчастных людей. Это могут быть мои предки. Это судьбы, которые надломились в далекие сороковые годы. Дети моего возраста не играют, не смеются, они напуганы до смерти, но каждый из них готов пожертвовать собой ради жизни ближнего. На моих глазах выступили слезы. Я совсем отчаялся. Куда я попал? Может, я сплю? Я не должен их видеть. Это не мое время. Меня не должна касаться эта война.

Я заночевал в лагере. Завтра попробую поискать Артема, пойду со Степаном в разведку. Я лег возле другого мальчика в хижине. Его звали Ваня. Нас уложили в солому, укрыли тулупом двоих. Другие дети легли со взрослыми: кто на улице, кто в землянке, кто под навесом – не до капризов.

Рассветало. В хижину сквозь щели начал проникать свет. Я проснулся резко от ужасного грохота. Грохнула граната где-то недалеко от лагеря. Послышались автоматные очереди, перекрестный огонь. Наши забегали. Мужики стреляли и уводили женщин с детьми. Степана не было видно. Мы с моим соседом вскочили и попытались спрятаться. Огонь сквозил со всех сторон, мы забились в угол, головы пригнули, уши закрыли. Я надеялся, что это все в не взаправду, что со мной такое произойти не может. Я кричал: «Не надо!», «Не стреляйте!». Мой сосед пополз. Он пополз до хлипкой двери. Вдруг дверка слетела с места, в проеме появился немецкий солдат. Он наставил автомат на Ваню, с которым мы только что спали под старым тулупом, и высокомерно процедил, глядя на Ваню и на меня в углу: «Aufschtein. Фстафай, rusisch kinder». Ванька не поднимался. Солдат повторил свою команду. Ваня уставился в землю лицом и завыл, приготовился к смерти. Солдат навел автомат на него. Я замер в ожидании страшной неизбежности. За хижиной продолжался бой. Неужели все? – пронеслось в голове. Высокомерный фашист приготовился стрелять. Вдруг на его теле появилась кровь, и он упал прямо на мальчишку. Его кто-то застрелил. В дверях появился Степан.

– Хлопцы, за мной, бегом, – бесстрашно скомандовал он, как всегда, крутя головой по сторонам. Автомат застреленного немца он забрал себе и помог вылезти из-под мертвого белому от испуга Ване. Мы побежали. Степан крикнул на ходу, чтобы мы прятались под толстыми стволами деревьев, а сам вел яростную перестрелку с врагом. Он выводил нас из леса. Когда мы оторвались, я увидел просвет вдали и рыжую собаку, похожую на Альфу. Она увидела меня, залаяла и запрыгала. Мой спаситель Степан с Ванькой побежали направо, я – к просвету. Мне не по пути с ними, я, кажется, понял, что не должен был заходить в туман. Я приближался к Альфе, а она лаяла и вела меня сквозь туман. Я задыхался от бега, страха, но все-таки потерял из виду Альфуню. Я увидел взорванный танк, мимо которого я проходил, когда попал на войну. Значит, я на верном пути. Дай Бог, чтобы так и было, – начал молиться я.

Еще несколько метров, и я опять, как по взмаху волшебной палочки, оказался в комнате. Прошел в направлении темного выхода. Ужас! Я снова в коридоре заброшки. Снова вокруг темнота, сырость. Я покрылся гусиной кожей. Где-то впереди я услышал плач и крики. Кричали ребята. Я был уверен, что это компания Артема и сам Артем. Я побежал на крики. Наконец, в дальней комнате по центру коридора я увидел тусклый красноватый свет, вбежал. У стены, с поднятыми вверх и связанными канатом руками, стояло шесть ребят: Азамат, Данил, Денис, Наиль, Славик и Артем. Они, я так понял, уже давно стояли там. Они ждали казни. Руки их были до упора вытянуты вверх, и любое сопротивление причиняло боль. Напротив них стоял старик с автоматом. Он страшно сипел при вдохе. Воздух с шумом проникал в его горло, рот был приоткрыт. Это – грибник, со шрамами на лице. На голове у него была фуражка, как у солдата Степана. Я пригляделся, это был один и тот же человек, только старый, дряхлый и призрачный. От него исходил холод, смрад.

– Дядя Степан, что вы делаете? – крикнул я, превозмогая свой страх и смешанные чувства. – Это дети, дядя Степан.

– А, маленький вояка, ты зря здесь, – перевел на меня он свой автомат. – Вставай к стеночке.

Он тяжело дышал, пошатываясь, стоял на ногах, но резво орудовал автоматом. Он говорил, и изо рта у него выходил черный пар. Я поднял руки кверху и послушно встал рядом с братом.