Грибники ходят с ножами

Всю ночь мы не могли уснуть — мы не уснули бы и в тишине, но всю ночь оттуда несся вой собак, лай, рычанье — и рев яростного многопесного боя! Видно, весь местный бомонд сбежался на его поминки, и кончилось, как и полагается, дракой!

К утру жена наконец дозрела:

— Это... отведите меня... к Тавочке... на могилку! Положу ему туда... его мисочку! — мужественно проговорила она.

Уже на подходе к могилке что-то меня заставило вырваться вперед. Может, непонятные клочья белой материи, попадающиеся все чаше?

Я сделал резкий рывок вперед — и остановился.

— Стойте! Не подходите сюда! Уходите! — заорал я. Они как раз показались на краю полянки. — Уходите! — Я махал рукой.

Дочь сообразив что-то, увела мать.

Да-а, псы ночью не просто тут лаяли и дрались: они вырыли Тавочку из могилы и терзали его! Кругом клочья простыни, из остатков ее торчит темно-рыжий разодранный бок, оскаленная — в последний раз — Тавочкина пасть.

И тут они не забыли его: сбежались мертвому мстить — за его острый победный запах, за его красоту.

Дай, боже, и мне такого запаха — и таких врагов.

...Еще когда мы шли сюда — мимо Пашиного крыльца, — Паша и какие-то его дружки стояли и глазели — видно, Паша им все рассказал. В глазах их было веселое любопытство: мол, ну а вы-то сами как? Не собираетесь тоже на тот свет?

Мне показалось неудобным начать углубляться в лес, где была могила, прямо у них на глазах — Паша наверняка решит, что это мы демонстрируем, подчеркиваем его роль в гибели нашей собаки... Так прямо перед ним — неудобно. Могли бы понять это — отвернуться или просто уйти в дом. Но они продолжали смотреть — их это не так волновало, чтобы им пошевелиться. Неудобно почему-то было нам — мы не свернули прямо на их глазах, а пошли в обход, через болото. Каждому свое!

Потом я снова отправился на могилу Тавочки, треща кустами.

По дороге я прихватил с нашей “вечной стройки капитализма” полусгнивший столб — волок его, прижав под мышкой, в другой руке между пальцев — два листа ржавого кровельного железа... И если Боб скажет, что это нужно ему для великой стройки, — загрызу!

Я бережно уложил Тавочку обратно в яму, засыпал разбросанной вокруг землей, положил кровельное железо и сверху навалил столб... Вот. Примерно вот так!

Боб повел себя неординарно. Он встретил меня у выхода из леса и, хотя по грязной моей одежде наверняка понял, чем я там занимался, хищением его стройматериалов не попрекал.

— Ну что... жалко тебе твоего кабысдоха?

— Слушай, Боб! А можно посоветовать тебе жить — беспомощно, светло и немо?

Боб неожиданно согласился.

...Зато вдруг пошли грибы — и можно было целыми днями пропадать, ни с кем не разговаривая. В лесу пахло, как в предбаннике, — пыльным засохшим листом.

В самой мусорной глухомани, вдоль старых, еще финских канавок, стояли на серых волокнистых ножках дряблые подберезовики.

Надо брать выше — я полез по сыпучему песку. Кто-то хватался уже тут, выбираясь: ярко-рыжий на сломе ствол осины... Здравствуй, груздь!

Яркость сыроежек обманчива: от них остается лишь пластинчатый мусор — и никакой яркости.

О! Маленький, но горделивый красный светился прямо посреди тропы — видимо, встал тут с целью преградить дорогу силам реакций.

В сухой канавке, уходящей в сторону, — огромный белый, как бы с потной шляпкой, с прилипшей к ней парой иголок, — к сожалению, уже немолодой, снизу зеленоватый.

Изолгавшиеся опята... Обходим их.

Не может быть! Неужели это он, драгоценнейший рыжик, с голубоватыми концентрическими кольцами на шляпке? Точно — сочится на сломе ярким соком!

Вдруг послышался нарастающий хруст — ко мне бежал худенький старикашка с корзиной.

— О, здравствуйте! Ну — как грибы? — произнес я.

— Да вот лисичек немного наковырял! Ну, слава богу, что нашел вас, думал, все — заблудился. Вы от Маретиных идете?

— Да.

— Ну, слава богу! Там пес всегда лает. По краю собачьего лая к станции и выйду!

— ...Больше он не лает, — пробормотал я.

Я вдруг резко повернулся и бросился в кусты, изумив бедного старичка... Все понял! Зато я про тебя, бедный мой Тавочка, напишу!

Сразу столько вспомнилось! Не растерять бы! Ломился сквозь кусты! Идиот! Сколько раз можно повторять тебе: без ручки и записнухи в лес не ходи! Ворвался на террасу, сел... ничего не потерял вроде. Кроме грибов.

За неделю я написал «Собачью смерть». К счастью, ничего почти не отвлекало. За это время произошло всего одно событие — повязали Пашу.

Произошло это неожиданно — во всяком случае, для меня. Я писал, сидя на террасе, и вдруг услышал в своей голове тихий, но четкий голос: “Сидит. Что-то пишет...” Я встрепенулся. Что это? Белая горячка? Шизофрения?

— ...перестал писать, — произнес тихий голос где-то рядом.

— Макай его, — произнес далекий, дребезжащий голос.

Я резко приподнялся — и увидел на крыльце какого-то марсианина в мохнатой маске, обвешанного множеством всякой техники, включая автомат. Мы встретились глазами — и он, ударом ноги откинув дверь, навалился на меня, приплющив харей к рукописи.