Грибница

«Мишки!» – хихикнула девочка, склонив голову к альбому. Перед глазами Михаила Ивановича оказалась ее золотистая макушка. Разделенные прямым пробором волосы чуть пушились надо лбом и косичками змеились по спине. Старого козла затопила волна непрошенной нежности. Хотелось прижаться губами к этой макушке, пососать розовую мочку уха, закрыть глаза и вдыхать чудный запах ее кожи. Побороть желание и сдержаться с каждым разом было все труднее.

«А это что? Фу! Черепа!» – скривилась Вероника, рассматривая «Апофеоз войны».

«Да, это, пожалуй, тебе будет неинтересно. А вот посмотри сюда,» – открыл он другую страницу. – «Думаю, ты знаешь, кто тут изображен.»

«Три богатыря,» – выпалила довольная Вероника.

«Молодец! А вот Аленушка печалится, сидя на берегу.»

«А где братец Иванушка?»

«Не знаю, милая,» – засмеялся Михаил Иванович.

Рука его скользнула по бедру девочки, когда он поднялся с дивана. Девочка с увлечением продолжала листать альбом. Вероника забегала к нему примерно раз в неделю. Обычно в первой половине дня. Приносила прочитанную книжку, брала предложенную новую, пила чай с конфетами или сразу убегала, если пора было в школу.

«Твои волосы растрепались как у Аленушки на картине. Давай приведем их в порядок, переплетем косы, а то потом будет не расчесать,» – предложил он девочке, добродушно улыбаясь.

«Я не умею,» – сконфузилась гостья. – «Мне папа заплетает косы.»

«Чем я хуже папы? Садись-ка к столу.»

Вероника взгромоздилась на стул, разложив перед собой на столе альбом с яркими иллюстрациями. Михаил Иванович достал массажную расческу и взял в руки косы. Гладкие и блестящие, они приятной тяжестью лежали в руках. Старый козел аккуратно снял резинки и начал их расплетать.

Это было волшебство. Волнистые пряди покрывали спину девочки, отливая золотом в свете электрических ламп. Михаил Иванович провел по ним руками, погладил сверху донизу. По телу пробежала дрожь. Ладони вспотели.

Вероника зашелестела оберткой очередной конфеты и захихикала, добравшись до репродукции «Купания красного коня.» Разумеется, ведь мальчик на картине был обнаженным. В ее возрасте реакция вполне позволительная. Это немного привело его в чувство. Но ненадолго. Взяв в руки расческу, Михаил Иванович несколько раз провел по волосам, собирая их в руке. Потом разжал кулак и завороженно наблюдал, как волнистые пряди рассыпаются по спине.

Девочка привычным движением заложила за уши мешающие ей пряди. Ушки – розовые, прозрачные на свету, покрытые легчайшим невесомым пушком, трогательные до невозможности высунулись на свет, будто были сами по себе чем-то запретным, непристойным. Михаил Иванович оперся на спинку стула и прижался к ней пахом. Дальше оставалось только вообразить, что нет на нем ни брюк, ни белья, а прижимается он к волосам голой кожей, всем своим естеством. К таким мягким, нежным, невинно пахнущим яблочным шампунем. Хотя, зачем же воображать?

Член уже вздыбился. Старый козел поглаживал его одной рукой, тихонько расстегнув молнию на ширинке. Другой же продолжал ласкать Вероникины волосы.

Вскоре произошло неизбежное. Гостье надоела книга. Она с шумом захлопнула тяжелый альбом: «Я другую возьму. Ладно?» Вероника дернулась, пытаясь соскользнуть со стула, и не смогла.

«Ой, ой,» – запищала девочка. – «Больно, Михаил Иванович, отпустите!»

Но он не мог. Он уже не мог отпустить, не мог остановиться. Собрав в охапку роскошные Вероникины волосы, он елозил ими по члену, тяжело сопя. Вероника снова пискнула и попыталась извернуться на стуле так, чтобы увидеть хозяина дома и испугалась. Побагровевшее лицо Михаила Ивановича с прикрытыми глазами и раздувающимися ноздрями было ужасно. И чем-то неуловимо напоминало ту девушку, что она недавно видела в окне. И почувствовала себя Вероника мгновенно как-то неправильно, стыд ожег щеки и расползся краснотой по шее. На глаза навернулись слезы. Михаил Иванович больно тянул ее за волосы, но спинка стула скрывала происходящее. Гостья скривила губы и заплакала.

Стук в дверь заставил вздрогнуть их обоих. И если Михаил Иванович, замеревший на секунду, потом лишь ускорил свои странные телодвижения, то девочку стук вывел из оцепенения.

«Папа, папа,» – заорала она так, как ни кричала никогда – отчаянно, горько, с надрывом.

«Ника!» – взревело за дверью.

Удар. Второй. Дверной косяк треснул. Дверь шарахнулась о стену. Внутрь, не помня себя от страха, влетел Олег. Ужас непоправимости происходящего полыхнул в голове. Окинув взглядом дочь – испугана, заревана, но полностью одета, он бросился на хозяина дома. Удар Олегова кулака совпал с кульминацией. Мутновато-белая струйка плеснула на Никины волосы, а извращенец упал плашмя назад. Расстегнутые штаны сползли. Из носа полилась кровь.