Грибница

Семушка Оладушкин – скромный сотрудник планово-экономического отдела разгуливал по улицам в женской одежде. У него было бежевое пальто с песцовым воротником, шапочка в тон, парик с каштановыми волосами до плеч и густо накрашенное лицо. На этом Оладушкин и погорел. Приличные женщины так не красятся. Доподлинно неизвестно сколько экономист разгуливал в непотребном виде по улицам. В конце концов Семушка имел наглость зайти в магазин. И там привлек к себе внимание одной из продавщиц – Родионовой Евгении. Присмотревшись к посетительнице повнимательней, Женька всплеснула руками: «Да это ж мужик! Ряженый!» Посмотреть на диковинку сбежались все: и продавцы, и покупатели. Заведующая магазином послала за участковым. Благо, далеко ходить не пришлось. Участок располагался за углом.

Умытый и разоблаченный в прямом и переносном смысле Семушка Оладушкин, скромно потупив глаза, вынимал из-за пазухи и выкладывал на стол мешочки с гречкой, изображавшие до сего момента внушительный бюст не менее, чем пятого размера. Извращенец потряс Алексея настолько, что на Ираиду Николаевну душевных сил уже не осталось.

Против ожидания, о пропавшей якобы Аньке она не вспоминала. Сегодня пенсионерка самозабвенно жаловалась на заведующую детским садом, где трудилась нянечкой. Та выперла ее на больничный в то время, как:

А) Ираида Николаевна чувствует себя здоровой как лошадь;

Б) У нее чрезвычайно много работы, ведь в садике царит полная антисанитария.

Участковый состава преступления в действиях заведующей не усмотрел и последовал ее примеру – выпер гражданку Никушину восвояси. Прикрыв филиал сумасшедшего дома, в который превратился его участок и уже запирая дверь, Алексей обнаружил анонимку, сунутую в дверную ручку. Сложенный пополам лист бумаги в клеточку, неровно вырванный из ученической тетради, содержал надпись печатными буквами: «Школу подожгла Родионова.»

Коротко и ясно.

Честолюбие участкового взыграло новыми красками.

***

Ксюха медленно приходила в себя после приступа безумия, заставившего ее спалить Нину Петровну вместе со школой. Поначалу в голове у нее был такой хаос, что, казалось, она сейчас лопнет, точно орех. Она и смеялась, и плакала, и ни на миг не могла сомкнуть глаз, а потом в ней что-то выключилось, словно перегорела лампочка, до той минуты ярко сиявшая, и погасла. Оксана отрубилась и надолго заснула. После чего на нее навалилась апатия. Бродя по квартире с отрешенным взглядом, поджигательница не думала ни о чем. То есть вообще ни о чем. Абсолютно. Совершенное убийство волновало ее не более, чем прошлогодний снег. Раскаяния не было и в помине. Угрызения совести не скрежетали гвоздем по стеклу. Неотвратимость наказания не пугала ничуть. Ксюха чувствовала себя выпотрошенной курицей, которая по какому-то нелепому недоразумению осталась жива после этой убийственной процедуры. Ей было все равно.

Оксана не могла вспомнить, когда последний раз умывалась или расчесывала волосы. Иногда ей хотелось есть, и она ела, если находила что-нибудь съедобное. Если нет – просто забывала об этом. Но в основном просто лежала в постели, уткнувшись носом в стену. Несколько раз в дверь стучали, и она слышала громкие голоса и гогот одноклассников, которых, вероятно, послал кто-нибудь из учителей, выяснить, почему она не ходит в школу. Дверь она не открывала. Зачем? Все домашние – отец и сестра пропадали где-то целыми днями. Болен со Шпингалетом тоже заглядывали пару раз. Оксана и им не открыла. Видеть не хотелось совсем никого. Если ребята что-то подозревают, то все равно будут молчать. А если и не будут, то ей без разницы. Рыло вообще вряд ли догадается, хотя идея и была его. Больше ее никто не беспокоил.

Однажды она почувствовала, что не может больше находиться дома, оделась и вышла на улицу. Был вечер. Снег крупными хлопьями планировал на землю, надолго зависая в свете фонарей в полном безветрии. Магазины уже закрылись, все, кто шел с работы домой – благополучно добрались, поэтому улицы были почти безлюдны. Оксана постояла под ближайшим фонарем задрав голову и прикрыв глаза. Снежинки мягко опускались на лицо и таяли. Капли воды стекали вниз, к подбородку, или к вискам. И не было на свете ничего прекраснее! Вот так бы вечно стоять с мокрым лицом, щурясь от яркого света фонаря.

Ксюха отерла лицо варежкой и пошла по улице. Такую погоду она любила больше всего. Когда еще не холодно, и ртутный столбик термометра колеблется около 0 С, но грязь под ногами уже замерзла. Именно в такие дни бывает самый красивый снег – слипшиеся хлопьями снежинки, медленно кружа, опускаются на землю, но уже не тают, превращаясь в грязное месиво под ногами, как было еще вчера, а прикрывают белым пухом серость и неприглядность вокруг.

Девушка остановилась у следующего фонаря, высвободила кисть руки из варежки и раскрыла ладонь навстречу снегу. Хлопья стали приземляться и немедленно таять. Оксана быстро-быстро, как собака, старалась их слизнуть, пока этого не произошло, чтобы почувствовать на зубах хруст снежинок.