Грибы на асфальте

Косаревский заговорил лишь после того, когда один из палачей подбежал к нему, с дьявольской ухмылкой провел по губам предателя горячим куском колбасы, с которого капало сало. Старший лаборант лязгнул зубами.

— Черт с вами… гады! Пишите… Только дайте потом колбасы.

Писал протокол я и хорошо помню его содержание.

Протокол №1

допроса предателя Косаревского Григория Самуиловича, выдавшего восемь членов

ОГГ. ВОПРОС:

— Расскажите подробно особой коллегии, когда и при каких обстоятельствах вы встали на путь измены?

ОТВЕТ:

— Прямо уж, измены!.. Не валяйте дурака, ребята. Я тут ни при чем. Я сделал все, что было в моих силах. Пруд этот проклятый, как рай расписал. Даже на ватмане цветной тушью нарисовал, сидел три дня и три ночи.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:

— Ближе к делу. КОСАРЕВСКИЙ:

— Согласен. Ближе к делу — ближе к колбасе. Короче, заинтересовал я ее этим прудным морем. Стали мы с ней осматривать местность. Она охает, ахает, восхищается пестиками да тычинками, но я держусь крепко: про пантюхинцев помню. Она меня подловила на другом. Постоянно затевала разговор о справедливости. А это дело — моя слабость. Вот как-то я и брякнул: «Справедливо разве, что одни в селе всю жизнь живут, а другие в городе?» Тычинина и завелась, и такие правильные умные вещи она говорила, что все это наше дело мне ужасно глупой затеей показалось.

ВОПРОС:

— Вы и сейчас считаете ОГГ глупой организацией?

ОТВЕТ:

— В меньшей степени, но да… Охмурила она меня, ребята. Рассказал я ей все, конечно, весело так, с юмором. Она здорово смеялась, я никогда не видел, чтобы девушки так здорово смеялись.

ВОПРОС:

— И ты смеялся?

ОТВЕТ:

— Да… И обещал ей помочь… Она славная девушка, вот в чем дело, ребята, и я, кажется, первый раз в жизни…

ВОПРОС:

— В чем заключалась твоя помощь Тычининой?

ОТВЕТ:

— Я составлял списки вашей организации и передавал Тамаре.,. (Выкрик из-за стола: «Иуда!)

ВОПРОС:

— И тебя ни разу не мучила совесть?

ОТВЕТ:

— Нет. Хватит играться, ребята. Все равно ведь в колхоз, рано или поздно. Давайте кончать. Жрать хочется.

Особая коллегия КОГГ присудила Косаревского Григория Самуиловича к высшей мере наказания. Приговор приводили в исполнение сам Кобзиков, я и один из палачей.

Мы повели старшего лаборанта рано утром, когда было темно и безлюдно. Косаревский шел впереди, постоянно оглядываясь. Он ни о чем еще не догадывался, но держался великолепно. «Вы можете даже убить меня, — было написано на его лице, — но не устрашите». Позади приговоренного шел Кобзиков, держа руку в правом оттопыренном кармане.

Когда мы пришли на вокзал, Косаревский заволновался:

— Что вы хотите со мной делать?

Кобзиков промолчал. Только по лицу его скользнула мефистофельская улыбка.

Вышли на перрон. На первом пути стоял зеленый блестящий экспресс «N. — Сочи». Кобзиков вытащил руку из кармана. В ней оказалась пачка бумаг.

— Косаревский Григорий Самуилович, — сказал председатель ОГГ. — Особая коллегия КОГГ приговаривает вас к высшей мере наказания: месячному заключению в один из санаториев города Сочи. Курортная карта, железнодорожный билет и суточные вручаются перед отходом поезда. Решение коллегии является окончательным и обжалованию не подлежит.

Наказание было придумано в расчете на психологию человека. Кто устоит перед бесплатной курортной картой в приморский санаторий? Косаревский Поник. Он ожидал чего угодно, только не этого.

— За что? — спросил бывший старший лаборант.

— Что заслужил, то и получай, — жестко сказал Кобзиков.

Палач подал Косаревскому чемодан, Вацлав вручил документы. Поезд дернулся.

— Впрочем, — сказал Кобзиков с издевкой, — ты можешь не ехать, если не хочешь.

Вагон плавно тронулся. Секунду поколебавшись, Косаревский вскочил на подножку.

— Гады! Инквизиторы! — крикнул он, вытирая кулаком слезы. — Я вам это припомню, когда вернусь!

Ликвидация предателя не улучшила положения ОГГ. Косаревский успел многое разболтать. Люди таяли, как свечи. Наконец дошла очередь и до Кобзикова: его вызвали в горком.

На «собеседование» мы пошли вдвоем. На душе было так нехорошо, что я даже не мог волноваться: не было сил. Вацлав пытался острить.

— Главное, чтобы я не влюбился. Если выйду из ее кабинета и скажу: «А она ничего», — бей меня по морде.

Из кабинета Тычининой Кобзиков вышел ровно через час и десять минут. С председателем ОГГ произошла странная перемена. Кобзиков в эту минуту сильно напоминал мне барана-мериноса, и я не особенно удивился, когда на мой вопрос: «Ну, что?» — зоотехник ответил блеяньем.

— Э-э-э… — протянул он тоскливо и поплелся по коридору.

Я догнал его у дверей.

— Посылают в колхоз?

— Не-е… В том-то и дело. Об этом даже и раз говора не было.

— О чем же вы говорили? — удивился я.

— Так… о жизни вообще. О моих организаторских способностях. За самую манишку с ходу взяла.

— А с колхозом как все-таки?

— Вскользь так сказала… Мол, уезжайте без шумихи, подобру-поздорову, все равно ваша песенка спета. Но не в этом дело, Гена. Дело в том, что я свалял большого дурака. Я даже не ожидал… Это все рок. Он, гад.

— Да что случилось?

— Она племянница министра, Гена…

— Что?!!