Григорий Распутин. Россия под гипнозом

– Не понял, – хрипнул он.

– Журналы нужно вернуть, – сказал я. – Вы же понимаете, они из библиотеки, их следует сдать, сроки поджимают…

– Сам виноват, – хихикнул садюга. – Ладно, отдам. Но с тебя последний номер. Жена, понимаешь ли, читает взахлёб. А я за ночь всё проглотил…

Пришлось пойти навстречу. Но, как оказалось, зря. Антибиотикша учудила, дав «на пару деньков» почитать подруге. Об этом заявил сам полковник. Всё шло к тому, что не видать мне этих самых журналов как своих ушей.

Друг Вовчик озверел. И было от чего: конопатый протуберанец грозил отставкой по всем статьям – «за подлость, низость и попранное слово будущего советского офицера». Антибиотик юлил. Ночной сыч Костик, так и не дождавшись последнего номера, перестал здороваться. Жить не хотелось…

Лишь через месяц, сложив в портфель номера разнесчастных журналов, пришлось ехать вместе с Вовчиком к очкастой, чтобы извиниться и вернуть товарищу благосклонное отношение девицы.

А потом были госы. Неблагодарный Антибиотик отыгрался на мне по полной, влепив в аттестат единственный подлый «трояк». А напоследок буркнул:[5]

– Не быть тебе коммунистом…

Как в воду смотрел: партия обошла меня стороной, даже не шоркнув.

Впрочем, вскоре всё забылось.

Но, как оказалось, не всё. В памяти навсегда остались Валентин Пикуль и его Распутин.

Рига, 1990 г.

Позже судьба свела меня с Валентином Пикулем ближе. Произошло это в то время, когда я, молодой офицер, проходил службу в Риге.

Не секрет, что по ночам работали Бальзак, Жорж Санд и Достоевский. Но впервые, что называется, вплотную столкнуться с феноменом «писатель-сова» мне пришлось в свой рижский период военной службы. В то время в латвийской столице творил великий мастер «пера и шпаги» Валентин Саввич Пикуль. Пикуль писал исключительно по ночам, и об этом все знали, причём от самого же писателя.

Но одно слышать, другое – быть очевидцем. Валентин Саввич проживал в добротном кирпичном доме на улице Весетас, по соседству с моей тётушкой, которая, к слову, и показала мне дом и окна своего именитого соседа. Так вот, в любое время ночи в «пикулевском доме», как яркий светлячок в темноте, сияло одно большое окно – там работал Мастер. Иногда, подойдя ближе, я старался расслышать удары пишущей машинки. И когда их слышал, сердце наполнялось радостью: за тем окном рождались «Крейсера», «Честь имею», исторические миниатюры… Здесь же появилась книга о Григории Распутине – «Нечистая сила».

Много позднее, когда мне случалось засидеться за письменным столом допоздна, и когда глаза непослушно слипались, я всегда вспоминал яркое окно на рижской улице Весетас, за которым творил мой любимый писатель. Для меня «феномен Пикуля» навсегда остался большой загадкой: как это – работать по ночам? А потом, поутру, позавтракав (или поужинав?), лечь спать? И стоило ли ложиться? Тогда откуда брать силы для ночного бдения? А как быть с повседневными делами – встречами, звонками, поездками?.. Повседневщину, хочешь не хочешь, из жизни не выкинешь. Сам Пикуль об этом говорил кратко: «Привык. Ещё с юности…»

Как-то на вопрос о самом запоминающемся дне в его жизни Валентин Саввич ответил: «Самый запоминающийся – тот день, когда из гроба высовывался острый ястребиный нос Суслова. После этого многое изменилось…»

То были слова измученного Советской властью человека. Сталин готовил члена ЦК Михаила Суслова наследником после себя. Не успел, умер. Но Суслов не растерялся и четверть века в качестве «серого кардинала» правил балом в ЦК, являясь главным партийным идеологом. Высылки за границу и психлечебницы для инакомыслящих, запрет свободы слова, наконец, ввод советских войск в Афганистан – всё это он, тов. Суслов. Как уже говорил, Пикуля при жизни сильно гнобили. Сначала свои же «друзья-коллеги» из писательской среды, обвинявшие талантливого «конкурента» в отсутствии соответствующего образования и чуть ли не в том, что он якобы «примазался» к их писательскому ремеслу. Потом – этот самый Суслов, долгие годы не дававший «добро» на издание самобытных и не «идеологизированных» романов. Писатель защищался как мог. Спасением были стол, пишущая машинка и… ночь.

Я часто вспоминаю, с какой жадностью мы, студенты, зачитывали до дыр номера журнала «Наш современник», напечатавшего на своих страницах знаменитый роман о Распутине. И уже тогда понимали: вот у кого следовало поучиться, как нужно писать, чтобы дарить читателям истинное удовольствие.

«Перестройка» явилась своеобразным ренессансом пикулевской прозы (продолжающемся, впрочем, и поныне). Но годы борьбы давали о себе знать. Ночной «светлячок» в рижском доме на улице Весетас горел всё реже и реже. Один инфаркт, другой… Летом 1990-го «светлячок» погас.

* * *