Григорий Распутин. Тайны «великого старца»

Кн. Эристов и Козлянинов прибыли на дежурство. С утра дождь, свежо. После 11 ч. поехали с Мамой сперва в монастырь к чудотворной иконе, после к Ал[ексею]. Он лежит. Но нас все-таки проводил. Завтрак на балконе в 12 1/2 ч., как Папа вернулся из штаба. Ездили мы с ним по дороге в Оршу и в хорошем лесу гуляли. Чай дома, а в 6 ч. уехали. Спаси Боже. Биби получила телеграмму от маленького для меня. Легли рано. – Свежо, дождь льет». (ГА РФ. Ф. 673. Оп. 1. Д. 7. Л. 34 об.–35.)

По воспоминаниям А.А. Вырубовой о Царской Ставке в Могилеве: «Среди неправды, интриг и злобы было, однако, и в Могилеве одно светлое местечко, куда я приносила свою больную душу и слезы. То был братский монастырь. Там находилась чудотворная икона Могилевской Божьей Матери… Я каждый день урывала минутку, чтобы съездить приложиться к иконе. Услышав об иконе, Государыня также ездила раза два в монастырь. Был и Государь, но в нашем отсутствии. В одну из самых тяжелых минут душевной муки, когда мне казалась близка неминуемая катастрофа, помню, я отвезла Божьей Матери мои бриллиантовые серьги. По странному стечению обстоятельств единственную маленькую икону, которую мне разрешили иметь в крепости, была икона Божьей Матери Могилевской, – отобрав все остальные, солдаты швырнули мне ее на колени… И первое приветствие по освобождении из Петропавловской крепости была та же икона, присланная из Могилева монахами, вероятно, узнавшими о моем заключении». (Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова. М., 1993. С. 264).

Императрица Александра Федоровна переписала в свою записную книжку телеграмму Г.Е. Распутина от 13 июля 1916 г. из Тюмени, адресованную Анне Вырубовой: «Мир и благоволение, передай: там слава, звезды на России». (ГА РФ. Ф. 640. Оп. 1. Д. 323. Л. 32.)

О новом министре иностранных дел Б.В. Штюрмере и так называемой «немецкой партии» в России резко отзывался английский посол Дж. Бьюкенен, который писал в воспоминаниях: «Как реакционер и германофил Штюрмер никогда не сочувствовал идее союза с демократическими правительствами Запада из опасения, что это может стать каналом для проникновения в Россию либеральных идей. Но вместе с тем он был слишком хитер, чтобы отстаивать мысль о сепаратном мире с Германией. Он знал, что ни император, ни императрица не потерпели бы подобного предложения, и он поплатился бы за него своим положением. То же самое можно было сказать про генерала Воейкова, дворцового коменданта, чьей обязанностью было принятие необходимых мер для охраны императора. Так как он находился в постоянном контакте с Его Величеством, императрица пользовалась им как своим рупором, и в своих разговорах с императором он всегда выражал ее взгляды относительно назначения министров и тех или иных вопросов внутренней политики. Но ни он, ни кто-либо другой из пронемецкой придворной клики никогда не осмеливался высказать что-либо, что могло не понравиться Их Величествам. Единственное, что они могли бы сделать, будь у них такая возможность, это способствовать заключению наиболее выгодного для Германии мира и восстановлению теснейшего с ней сближения. Но были и другие, которые, подобно тестю Воейкова министру двора графу Фредериксу и обер-гофмейстеру графу Бенкендорфу, брат которого был долгое время послом в Лондоне, не были германофилами.

Несмотря на свои близкие отношения с германским двором до войны, граф Фредерикс, как и граф Бенкендорф, были ярыми сторонниками союзников. Типичный русский барин старой школы, преданный своему монарху и принимавший близко к сердцу благо родной страны, граф Фредерикс отлично понимал всю опасность принятого императором курса и не раз давал ему сдерживающие советы. С другой стороны, Штюрмер, часто имевший аудиенции у императрицы, знал, что стоит на твердой почве, противясь всяким уступкам и тщательно скрывая свои германофильские симпатии. Крайне честолюбивый, он только и думал о сохранении своего поста. По-видимому, он даже надеялся сыграть роль Нессельроде или Горчакова и во время одного из наших разговоров совершенно серьезно высказал мысль, что будущая мирная конференция будет проходить в Москве и он может быть приглашен председательствовать на ней.

В своих отношениях со мной Штюрмер был всегда учтив и корректен. Но то обстоятельство, что оба мы не доверяли друг другу, делало наши отношения несколько натянутыми». (Бьюкенен Д. Моя миссия в России: Мемуары. М., 2006. С. 212–213.)

В мемуарах французского президента Раймона Пуанкаре за 14/27 июля 1916 г. имеются следующие строки относительно политики к России: «Перед заседанием Совета Министров говорили о русских делах с Брианом, который получил новую очень тревожную телеграмму от Палеолога. Бриани того мнения, что я должен еще раз телеграфировать царю и стимулировать его вести войну до конца. Я это сделаю, но царь и сам убежден в этой необходимости. В отличие от всех окружающих его лиц, увы, он потерял всякий авторитет, и нет никого, кто пользовался бы этим авторитетом и к кому мы могли бы обратиться.