Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение

В «юном, неутвердившемся еще обществе» отмирали начала старые, вековые, с трудом утверждались начала новые, только что посаженные в свежевспаханную почву. С одной стороны «извращение властей и всякого рода насильства частных лиц, богачей и дерзких проходимцев»[10], с другой — внешнее благополучие жителей деревень и местечек». «Покрытые сеном луговые сеножати и облоги оправдают пред всяким род их хозяйства, — говорит один русский наблюдатель. Пастбища, обремененные великорослым и играющим скотом, наращивают цену к имуществу жилища».

Некультурность этого почти бродячего населения, не забывшего еще свою давнюю склонность к скитаниям, только что начинающего оседать, сочетается с изобилием Природы, щедро раздающей свои дары.

Если души человеческие, имеющие родиться, не сыплются с неба из решета, механически ниспадая куда попало, если есть глубочайшее соответствие между телом и душой человека, не случайно душа Сковороды облеклась в тело простолюдина — малоросса начала XVIII столетия. Понимая душу по Аристотелю, как энтелехию физического тела — ή εντελέχεια πρώτη του σώματος φυδιχοΰ όργανιχοΰ — мы в физическом факте облеченности духа Сковороды телом казака — малоросса начала XVIII ст. должны разглядеть коренные психические черты, некоторую характеристику его духа. Личность Сковороды есть индивидуальное целое, органически сочетавшее две стихии. Если душа его родилась в недрах космической жизни, понимаемой по концепции св. Максима Исповедника как Откровение божественного Логоса, то тело его родилось в стране варварской полукультуры, в стране стихийной природности. Если формой реального целого Сковороды было умопостигаемое логическое, то материей послужила грубая, своеобразная, стихийная плоть малоросса казака XVIII столетия. Сообразно с этим личность Сковороды сочетает крайности, соединение которых трудно представимо. Внутри, в глубине, он настроен вселенски, универсально. На периферии в некоторых внешних проявлениях он угловат, обособлен, почти сектант. Наряду с орлиными взлетами мысли и с окрыленностью созерцания — плоские, банальные соображения. Наряду с яркой, образной поэтической речью, иногда сверкающей молниеносной красотой, — церковнославянская загроможденность, уснащенная «подлыми» словечками. Простонародная речь базарной хаотичностью врывается в дифирамбически — восторженный, приподнятый тон изложения, и иератическая таинственность сменяется рассудочной силой какой‑нибудь басенки. В мышлении Сковороды, сильном, глубоком и страстном, устремленном на извечную тайну жизни, есть элементы дурного провинциализма; а в его жизни, сосредоточенной, мудрой, праведной, дают о себе знать неукрощенные капли казацкой крови, бурлящей, тоскующей, упрямой и хаотичной.

Если мудрость Сковороды выросла из его страстного и внимательного вслушивания в свою природу, то общий принцип Откровения через Природу у него должен был, в силу его казацкого «тела», принять своеобразно ущемленный и ограниченный вид. Вселенскость его основных стремлений иногда искажалась его периферией, и образ мудрого праведника переплетался с образом своевольного чудака.

Отмечая эти периферические черты духовного облика Сковороды и связывая их с его казацкой плотью, я сейчас же должен сказать, что теневая очерченность его периферии тонет в ярком свете его духовных богатств. Поистине достойно великого удивления, что сын грубой казацкой среды становится, быть может, образованнейшим русским человеком XVIII столетия, что, перелетая, подобно гениальному Эригене, века и пространства, Сковорода сквозь трескучий шум торжествующего рационализма XVIII столетия чутко различает затихшую мудрость античности и восгочнохристианского умозрения.

«Он обыкновенно называл Малороссию матерью, — говорит Ковалинский, — а Украину теткой». Если «мать» и «тетка» наложили своеобразный отпечаток на духовный облик Сковороды, то величие Сковороды только вырастает в глазах исследователя оттого, что при таком родстве он сумел не только достигнуть уровня современной ему европейской философии, но и подняться выше ее, преодолев ратио своего века антично — христианским началом Логоса.

Мы отметили то, что считаем природно — стихийной и умопостигаемой основой личности Сковороды. Теперь мы можем перейти к рассказу о жизни Сковороды, ярко выразившей его личность и принесшей плод свой в его цельной, глубокой и оригинальной философии.

III. ГОДЫ ЮНОСТИ И УЧЕНИЯ

Родители его «имели состояние мещанское, посредственно достаточное, нечестностью, правдивостью, странноприимством, набожествам, миролюбивым соседством отличались в своем круге».

Сковорода унаследовал, таким образом, от родителей не только казацкую «плоть». Корень его «натуральных» добродетелей — здесь, в отцовском доме, как и подобает натуральным добродетелям, любящим родовую преемственность. Мать — Земля особой благосклонностью отметила дом Сковороды и украсила его лучшими своими дарами: «честностью, правдивостью, страннопреим — сгвом, богобоязненностью и миролюбием».