Григорий Шелихов

— Мы? Что ты на нас клепаешь, собачий сын!», Кто взял?

— Казак Алешка…

Шелихов знал, как часто насильничают казаки и служилые сибирские люди над беззащитным населением Охотского прибрежья, и понял, что он стал случайной жертвой мести доведенного до отчаяния ламута. Мысли Шелихова невольно перенеслись к Америке, Там он с неумолимой строгостью наказывал такие покушения диких на русских, а кто знает, не были ли они доведены до отчаяния буйными «алешками» из его собственной ватаги. Припомнил и задумался…

— Зарезать? — вынул Куч сверкающий нож, по-своему поняв задумчивость и строгое лицо хозяина.

— Нет, отпусти дурака… Ратицей кидаться не будет: руку ты ему сломал, а ружье, от греха подальше, заберем…

Куч заботливо уложил морехода на нарты и, каюря за двоих, снялся с места, не задумываясь над дальностью и трудностью пути до неведомого Охотска.

Зимние муссоны над Охотским морем, неумолимо врывающиеся на побережье с холодного Верхоянского нагорья, проносясь многодневными бурями над беззащитной снежной пустыней, делали дорогу в этом краю почти непроходимой.

За время общения с русскими в уме Куча сложилось понятие об измерении расстояния числом, но одолеть хитрую науку русских Куч все же еще не мог: верста — это много, очень много шагов… Верста — это живое… живая… Летом в путь от восхода до заката солнца по знакомой местности укладывается много верст, случается — пройдешь пять, а то и семь раз столько, сколько пальцев на обеих руках… «А вот теперь, сейчас, сколько этих русских верст и простых индейских шагов надо положить, чтобы дотащить раненого тойона до Охотска, до пирогов На-та-шен-ки? — ломал себе голову Куч, двигаясь рядом с нартами среди наметов снега после затихшего бурана. — Много… так много, что не хватит силы, а тогда… смерть!»

На смерть себе Куч соглашался, но смерти Шелихова он допустить не мог. Что скажут русские, доверившие ему охрану великого тойона, что скажет На-та-шен-ка, выходившая его после страшной раны в бою?.. Нет! Он победит версты, сколько бы их ни было, Куч доставит Ше-лиха в Охотск живым… Горделивая усмешка пробегала по лицу индейца каждый раз, когда он, преодолев очередной снежный намет, вырывался на менее трудную дорогу.

Истощенные дальней тяжелой дорогой псы еле тащились.

На речке Ине, верстах в ста от Охотска, попали в затяжную пургу и, закопавшись в снег, просидели неделю, не двигаясь с места. Собачьи корма вышли, и человечья пища иссякла. «Неужто под самым домом погибнуть доведется? — думал Шелихов. — Как зайцу в яме тундровой…»

А на седьмой день отсидки под снегом прошептал:

— Замерзаю… Ног не чую…

От истощения — пищи становилось все меньше — и лежания в луже застывающей под ним крови, — а кровотечение из-за беспрестанных толчков в дороге возобновлялось несколько раз, — у Шелихова начали стынуть ноги, несмотря на все меха, наваленные на него Кучем.

Выбравшись из-под снега, Куч увидел, что пурга утихает. После этого он три раза с наскоро освежеванной собачиной возвращался в сохранивший их сугроб. Убив трех собак, Куч накормил остальных и ослабевшего Шелихова. Сам же довольствовался только свежей кровью зарезанных псов.

Затем наложил постромки на семерку самых сильных собак, везших нарту Шелихова, и, двигаясь возле нее легкой рысцой, тронулся в путь. Надо было одолеть последние сто верст, остававшиеся до Охотска и пирогов Натальи Алексеевны.

27 января 1787 года видавшие на своем веку разные виды охотчане приметили невдалеке от города необыкновенного меднокрасного человека. Спотыкаясь и падая, человек этот волок вдоль берега по льду нарты с чем-то неподвижно тяжелым, лежавшим на них и тщательно укрытым мехами. Следом плелась, едва передвигая лапы, тощая и одичавшая собака.

Куч встретил бежавших к нему людей с тревожным недоверием, и те, ринувшись на лед навстречу незнакомцу, остановились перед наведенным на них ружьем Куча. Такого меднолицего охотчане доселе еще не видали и струхнули перед «краснокожей образиной».

— Кто такие, что надо? — спрашивал Куч, держа ружье наготове и смотря на столпившихся людей.

— А ты кто?.. Из каких будешь?.. Мертвяка куда тащишь? — оправившись от неожиданности, угрюмо откликнулись охотчане, угадывая под мехами, наваленными на нарту, очертания человеческого тела.

— Я — Куч, атаутл, сын волка и орлицы морской…

— Ишь ты… знатного роду! — насмешливо отозвался кто-то из обступивших Куча людей. — Оно и видать, что волчий сын… А на нартах что у тебя?

— Но-но, — важно ответил Куч, — трепещите! Это «мой господин — великий тойон Ше-лих… Он бежит в Охоцку к жене своей, а имя ей На-та-шен-ка!.. На-та-шен-ка! — повторил он еще раз внушающе. — У нее пироги есть будем…