Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

«Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских советов и избранных ими на основе Конституции Союза ССР и конституций союзных республик рабоче-крестьянских правительств Союза ССР».

Кроме того, статья 58-10 предусматривала: «Пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти,.. а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой лишение свободы на срок не менее шести месяцев».

Наконец, статья 58-12 гласила: «Недонесение о достоверно известном готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении влечет за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев»⁶⁴⁸.

Все это Рютину следовало не просто знать, но и твердо помнить. Сознавать, что рано или поздно им и его сотоварищами займется и партколлегия, и ОГПУ. Непременно раскроют его нелегальную организацию, с участниками которой он столь безжалостно поступал. Найдут, скорее всего, и очень скоро, тех, кто успел прочитать оба его опуса. И все же Рютин не думал о последствиях своих деяний.

Между тем среди близких к Рютину по духу, по взглядам началась паника. Свидетельством того стало заявление в ПБ Бухарина уже на следующий день, 7 октября, по возвращению из отпуска. Чуть ли не впервые писавшего, ничуть не заботясь ни о столь прославившем его стиле, ни об элементарной логике. Еще бы, приходилось себя спасать.

«Имею заявить, — обращался Бухарин к членам ПБ, — следующее. 1. Я не могу не протестовать против упоминания моего имени некоторыми товарищами в таком контексте, который бросает на меня хотя бы какую-либо тень. 2. Само собой разумеется, что мое отношение к контрреволюционным документам и организациям, о которых шла речь на пленуме, и о существовании которых я впервые узнал из рассказа тов. Рыкова о закрытом заседании, может быть только одно.

Я полагаю также, что и простое несообщение о такого рода возмутительных контрреволюционных документах даже в том случае, если оно субъективно объясняется крайним легкомыслием, есть объективно величайшее преступление против партии. Существование этой контрреволюционной группы, получение от этой группы ее документов, недоведение об этом до сведения партии, чем содействовали ее деятельности (так в тексте — Ю. Ж. )»⁶⁴⁹.

И хотя на допросе в ОГПУ в тот же день член «Союза» В. Б. Горюнов — директор треста «Киномехпром» Союзкино — и утверждал о знакомстве с рютинскими документами и самого Бухарина, и его «учеников» Слепкова и Марецкого, бывший ведущий идеолог партии сумел по непонятной причине избежать причисления к «делу Рютина-Слепкова». Кара настигла другого, не менее, а более популярного деятеля большевистской партии. Да еще и получившего широчайшую известность во всем мире из-за печально памятной британской фальшивки.

5.

В конце сентября 1932 года Зиновьев и помыслить не мог, что пришел очередной крах его надежд, жизненных планов. Наступила пора новых унизительных покаяний, подобострастных просьб о восстановлении в рядах ВКП(б). И только потому, что «наступил на те же грабли», как и четыре года назад. Когда оказался виновным, говоря языком Уголовного кодекса, в «недоносительстве», не сообщив ни в ЦК, ни в ЦКК о содержании записи Каменева о беседе с Бухариным.

И вот снова точно такая же ситуация.

1 октября Угланов, в недавнем прошлом — четвертый человек в партийной иерархии — дал в ЦКК показания на Стэна.

2 октября Стэн показал в ОГПУ, что знакомил с рютинскими документами Зиновьева.

3 октября Зиновьев пока лишь в разговоре с Ярославским поначалу всячески выгораживал Стэна, памятуя дореволюционные годы и незыблемое правило никого не выдавать. Заявил: «он никаких подобных документов не получал от Стэна. В личных беседах со Стэном, с которым он встречался несколько раз летом этого года в Ильинском, на даче, Стэн говорил ему о том, что он видел документ за подписью “марксистов-ленинцев”, и другой, без подписи. Что оба документа производят впечатление, что они исходят из одного источника. Самих документов Стэн Зиновьеву не передавал, а передавал лишь содержание».

Но когда Ярославский сослался на показания Стэна, Зиновьев невозмутимо продолжил:

«Я не сказал с самого начала, что видел эти документы, из чувства неправильного понимания затруднить положение Стэна, у которого, по-моему, и без ареста можно было все узнать, что знал он. Оба названных документа я видел. Конечно, я оценил их как самые подлые контрреволюционные документы».

Два дня спустя, 5 октября, во время «опроса» у Ярославского несколько дополнил, изменив, ранее сказанное: