Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Итак, Сталин считал войну неизбежной и готовил к ней Советский Союз на свой лад. Индустриализацией, создававшей основу оборонной промышленности. Дипломатическими переговорами, которые вел в Париже советский полпред В. С. Довгалевский с министром иностранных дел Франции Л. Барту о создании Восточного пакта, завершившиеся подписанием в мае следующего года советско-французского договора о взаимной помощи — оборонительного, антигерманского.

Возможно, старавшийся быть предельно осторожным Зиновьев что-то недоговорил? Нет, он упорно писал: «Рост вооружений давно привел бы к войне, если бы за войной не стояла революция еще больше, чем за вооруженным миром... Новые пролетарские революции возможны и без новых империалистических войн. Но новые империалистические войны уже невозможны без новых пролетарских революций»⁶⁷⁵.

Сталин никак не отреагировал на возвращение Зиновьева к пропаганде своих прежних взглядов. Тех, от которых, если судить по его обращениям в ЦК и генсеку, по выступлению на 17-м партсъезде, он якобы окончательно отрешился. Ведь твердое упование прежде всего на мировую революцию дискредитировало идею построения социализма в одной стране — в СССР. И все же Григория Евсеевича привела к полному, окончательному краху отнюдь не эта теоретическая статья, переполненная ссылками на работы Ленина, а маленький комментарий к старому письму Энгельса.

4.

В. В. Адоратский, директор Института Маркса-Энгельса-Ленина (образованного в 1931 году слиянием двух институтов — Маркса-Энгельса и Ленина), предложил редколлегии «Большевика» для номера, посвященного двадцатилетию начала мировой войны, никогда не публиковавшуюся на русском языке статью

Энгельса «Внешняя политика царской России». Казалось бы, вполне нормальная рекомендация никак не могла вызвать возражений. Ну как же, работа классика марксизма, у которого учились большевики, любившие при всякой возможности опираться на его идеи, ссылаться на него. Но возражения все же появились, и весьма серьезные, обоснованные.

Статья Энгельса почему-то прежде всего оказалась у Сталина. В Сочи, где он проводил длительный, двухмесячный отпуск. Вернее, укрывался от мелких повседневных дел, перепоручив их Кагановичу. Генсек внимательно изучил работу классика и решительно отверг ее. Изложил причины того в обстоятельной записке, направленной членам ПБ 19 июля.

Сталин посчитал: то, что написал Энгельс в 1890 году, для своего времени было вполне верным, даже до некоторой степени провидческим, но спустя сорок с лишним лет оказалось не просто устаревшим, а глубоко ошибочным.

Действительно, как можно было после бесславного поражения царизма в мировой войне всерьез воспринимать такие утверждения Энгельса: Россия — самое мощное в военном отношении государство, внушающее страх, идущее к мировому господству; Россия — последняя твердыня общеевропейской реакции; опасность мировой войны исчезнет в тот день, когда русский народ сможет поставить крест на традиционной завоевательной политике своих царей.

Процитировав такие положения, изложенные в статье Энгельса, Сталин вполне справедливо отметил: «упущен один важный момент, сыгравший потом решающую роль, а именно — момент империалистической борьбы за колонии, за рынки сбыта, за источники сырья, имевший уже тогда серьезнейшее значение, упущена роль Англии как фактора грядущей мировой войны, момент противоречий между Германией и Англией».

Не ограничившись тем, Сталин отметил еще три серьезнейших недостатка в статье Энгельса: «переоценка роли стремления России к Константинополю в деле назревания мировой войны», «переоценка роли буржуазной революции в России,.. в деле предотвращения надвигающейся мировой войны»; переоценка роли царской власти как «последней твердыни общеевропейской реакции».

Закончил же свою записку Сталин так:

«Видимо, Энгельс, встревоженный тогда (1890-1891 годы) французско-русским союзом, направленным своим острием против австро-германской коалиции, задался целью взять в атаку в своей статье внешнюю политику русского царизма и лишить ее всякого доверия в глазах общественного мнения Европы и прежде всего Англии, но, осуществляя эту цель, он упустил из виду ряд других важнейших и даже определяющих моментов, результатом чего явилась однобокость статьи».

И пришел к единственному, по его мнению, выводу: «Стоит ли после всего сказанного печатать статью Энгельса в нашем боевом органе, в “Большевике”, как статью руководящую или, во всяком случае, глубоко поучительную, ибо ясно, что печатать ее в “Большевике” — значит дать ей молчаливо именно такую рекомендацию? Я думаю, не стоит»⁶⁷⁶.