Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Следовательно, любые обвинения в создании нелегального объединения троцкистов и зиновьевцев, любые обвинения в участии в нем следует признать явной фальсификацией. Фантазией, сначала порожденной руководством НКВД — Ягодой, Аграновым, Молчановым, Люшковым, иными, а также курировавшим их работу Ежовым, а затем ставшей реальностью после того, как им удалось убедить Сталина в своей правоте, обоснованности возбуждения дела. Сталина, в самом начале расследования высказавшего сомнение в его серьезности. Написавшего по поводу первых протоколов допросов Дрейцера и Пикеля — «Не смешно ли?».

Следующее обвинение — в «подготовке, организации и совершении убийства» Кирова. Единственного факта, ни у кого не вызывавшего и тени сомнения.

Сегодня, когда мы располагаем неоспоримыми данными обо всех обстоятельствах трагического выстрела в Смольном, когда знаем все о Николаеве — убийце-одиночке, не связанном со своими бывшими товарищами по работе в комсомоле, да к тому же психически неуравновешенном человеке, любую — и моральную, и уголовную — причастность Зиновьева, впрочем, как и любого другого обвиняемого на процессе, следует решительно отвергнуть. Отвергнуть, несмотря на признание не только в августе 1936 года, но и в январе 1935-го.

Также следует категорически отринуть и третье, последнее обвинение — в подготовке террористических актов против руководителей партии и правительства. И здесь необходимо, прежде всего, обратить внимание на более чем странное несовпадение при перечислении фамилий тех, на кого готовились покушения.

Зиновьев назвал только двух — Сталина и Ворошилова, что вполне объяснимо.

И. В. Сталин — генсек, объект постоянной враждебной критики со стороны оппозиции на протяжении десяти лет. Создатель и пропагандист теории построения социализма в одной стране, инициатор вступления СССР в Лигу наций, перехода партий Коминтерна к участию в народных фронтах, один из соавторов новой конституции. Словом, олицетворение всего того, против чего открыто выступали и троцкисты, и зиновьевцы.

К. Е. Ворошилов — член ПБ, нарком обороны. Ненавидимый Троцким еще со времен гражданской войны. Занявший — но после непродолжительного пребывания Фрунзе — тот самый пост наркома по военным и морским делам, который прославил Льва Давидовича, сделал его в глазах не только страны, но и всего мира вождем, олицетворением Красной армии, угрожавшей капиталистическим странам революционной войной.

Уже поэтому имена Сталина и Ворошилова не могли вызвать ни удивления, ни сомнения. Но далее началось маловразумительное. Сначала Вышинский без каких-либо пояснений добавил к потенциальным жертвам еще троих.

Л. М. Кагановича. Секретаря ЦК, фактического заместителя Сталина по партии, человека, о котором в то время ходили упорные слухи как о самом возможном преемнике якобы тяжело больного генсека.

Г. К. Орджоникидзе. Не потому ли, что он в 1926–1930 годах возглавлял ту самую ЦКК, которая не только боролась не щадя правды с любым проявлением оппозиционности и фракционности, но и передавала начатые ею расследования в руки ОГПУ. Руководил сначала ВСНХ, а затем выделившимся из него наркоматом тяжелой промышленности, всеми силами помогая Сталину вывести страну из страшного кризиса.

А. А. Жданова. Заменившего в Ленинграде Кирова, ставшего ближайшим соратником генсека, разрабатывая вместе с ним те самые политические реформы, которые все дальше и дальше уводили Советский Союз, ВКП(б) и Коминтерн от признанной ими утопической мировой революции.

Не довольствуясь сказанным, Вышинский буквально на ходу, выступая на процессе с обвинительной речью, неожиданно расширил список тех, кто якобы должен был пасть от рук террористов. Включил в него, и снова без объяснения, доказательств, еще двоих. С. В. Косиора — с 1928 года генерального секретаря ЦК компартии Украины, и П. П. Постышева — «всего лишь» первого секретаря Киевского обкома и горкома. Повторил то, что предлагал еще до начала процесса Ежов — так расширить список возможных жертв троцкистско-зиновьевских террористов, чтобы хоть как-то подтвердить наличие «заговора» и готовившегося переворота.

Так что же можно было предъявить Зиновьеву, другим подсудимым как обвинения, подкрепленные полученными в ходе следствия уликами? Пожалуй, ничего.

2.

Очень трудно осознавать, что жить осталось если и не несколько минут или часов, то все же лишь день-два. Еще труднее предельно честно — не для других, нет, для себя оценить свою жизнь со всеми ее взлетами и падениями, достижениями и ошибками, подчас тяжелейшими. И не только признать без исключений все, что было, но и прилюдно поведать о том.

У Зиновьева, чтобы в последний раз сделать выбор, оставались сутки: между речью Вышинского 22 августа и своим последним словом, которое предстояло произнести 23 августа. Всего двадцать четыре часа. И очень мало, и очень много.