Грёзы третьей планеты

Генерал Дивени тоже думал, что переговоры могли пройти более успешно, но виду не подавал. Платить наемникам вечно было невозможно, собственные силы Торло пока не окрепли, и ввязываться в открытый конфликт с Лондиниумом ему не хотелось. Посему два военачальника заключили официальный пакт об объявлении Пятисотой планеты нейтральной территорией.

Переговоры дошли до того этапа, когда оба участника могли говорить относительно искренне. Они не питали никакой неприязни друг к другу, и вскоре на столе появилась бутылка с янтарной жидкостью и два стакана.

– А ведь эта чертова планета не стоит и выеденного яйца, – пробормотал Крейн. – Ладно бы мы схлестнулись из-за золотых месторождений, но ведь тут кроме сраного пелармия ничего нет.

– И сраных монахов, – кивнул Дивени. – Мой секретарь недавно помешался и уверовал в Гха. Я, конечно, за свободу вероисповедания, но это, по-моему, слишком.

Они еще немного поругали Пятисотую, но в конце концов вернулись к больной для обоих теме.

– А все же красиво у вас получилось, – сказал Крейн, болтая кубик льда в стакане. – Независимые наемники ломят такую цену, что вы точно бы остались без штанов. Откуда деньги?

Дивени погладил короткую ухоженную бороду и сделал чрезвычайно загадочное лицо. Он понятия не имел, откуда у нового правительства деньги, поэтому лишь развел руками:

– Кое-кто захотел помочь.

* * *

Ссох, известный людям как Верховный жрец, отключился от прибора слежения за поверхностью. Небо пустело по мере того, как корабли обеих колоний уходили в подпространство.

От людей было слишком много шума. Они топали, говорили и беспокоили Гха рокотом реактивных двигателей. Они спорили из-за камней, газов и металлов. Дети, что поделать… Ссох был стар и помнил времена, когда хесс были столь же глупы.

Ссох не понимал пристрастия людей к блестящему желтому металлу, который отделялся при промывании пелармиевой руды. На верхних уровнях шахт, там, где температура была экстремально низкой, текла подземная река, и ее дно сияло. Хесс не составило труда собрать немного руды и передать ее надежным людям – тем, кто услышал зов Гха. Если тот человек еще постарается, может быть, Гха позволит ему приблизиться.

Теперь, когда на поверхности планеты воцарилась тишина, Ссох мог с удовольствием слушать голос своего божества, и он вспомнил, как прекрасен покой.

Как прекрасно, когда Гха всем доволен.

Да. Так хорошо.

Зеркала Тузун-туна Александр Ковалев

В ноябре вновь подул злобный восточный ветер. В первый год это казалось диковинным. Дыхание Аквилона выдуло воды из Таганрогского залива, обнажив веками не тревожимое песчаное дно. Ранние морозы сковали торосами пресноватые волны, и от Таганрога до Ейска встала стеной ледяная плотина. Застигнутая врасплох рыба зарывалась в песок и коченела от мороза. Но все тот же яростный Аквилон, не стихая ни на минуту, срывал тонкую ледяную корку с песка, поднимая в небо черно-красную взвесь, обнажая и обреченную мерзлую рыбу, и оставленный человеком на дне мусор. Будь то пивные бутылки, разбитые алюминиевые остовы лодок и обрывки капроновых сетей; котелки, кружки, пряжки и каски столь ржавые, что уже и не понять, принадлежали они советским или немецким морским пехотинцам; сгнившие остовы ботов, иной раз с ворохом хлама и медными екатерининками незадачливых контрабандистов, прятавших колониальные товары в рукотворных гротах под мысом Свято-Никольской крепости. Попадались кроме медных екатерининских копеек и вовсе древние серебряные арабские полушки и четвертаки рубленные из динаров Саллах-Аддина, попавшие сюда во времена турецкого и генуэзского владычества. Но иной раз из песка выступали вещи столь древние, что само время не в силах было бы ответить, как и когда они сюда попали.

Ковалёв вышел из дома, держа в зубах ключи, а под мышкой портфель и завёрнутую в обложку из пергаментной бумаги «Античную лоцию Чёрного Моря» Михаила Васильевича Агбунова. Едва хлопнув дверью, он удивился, когда его накрыло облаком серого песка. Даже на дверной ручке остались четкие следы пальцев, а на бетонном крыльце отпечатки подошв. Оглянувшись, он понял, что окружавшая его багровая серость, поначалу принятая за утренний туман, имеет совсем иную природу. Все предметы в маленьком дворике – от пластиковой садовой мебели до пожухлых вот-вот готовых опасть листьев – были покрыты слоем мелкого как пыль серого слюдянистого песка.

– С моря? – мельком подумал он, замыкая дверь. Взглянул на запястье с часами. Хмыкнул. И, кидая ключи в карман, уже принял решение сделать крюк по пути в музей. Минут через пятнадцать Ковалёв стоял у солнечных часов на вершине каменной лестницы, что спускалась к набережной от Греческой. Пару раз зимой он видел, как стянутая льдом вода отходила от гранитных плит и чугунных перил на десяток-другой метров, но сейчас… Сейчас он увидел оледеневшую, исхлёстанную северо-восточными ветрами пустыню и десятки спиральных вихрей, поднимавших в небо песок с инеем от Таганрога до Морского Чулека или даже дальше, до Недвиговки, если не до самого Ростова.