Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Дикий торжествующей крик победы раздался в стане литовцев, тогда как объятые ужасом первые ряды нападающих смешались и бросились назад, поражаемые стрелами противников.

— Вперёд, за мной, бей злодеев! — раздался среди литвинов могучий голос Вингалы, — за отцов и братьев! За жён и детей!

Сплошная толпа наэлектризованных фанатичных язычников бросилась вперёд на просеку и грудью встретила новый натиск немцев, которые успели уже оправиться и мчались на выручку своим, заживо погребённым под громадными ветвями вековых дубов. На этот раз немцы уже не жалели себя. Видя, что конным в лесу делать нечего, они большей частью спешились и всесокрушающей стеной, прикрывшись щитами и выставив как стальную щетину копья, медленно, но твёрдо подвигались вперёд. На самом месте импровизованной засеки, в ветвях поверженных дубов, загорелся отчаянный, дикий бой.

Великий комтур и один из рыцарей были придавлены ветвями дуба и никак не могли высвободиться из-под его тяжёлых объятий. Великий комтур чувствовал, что он задыхается, сук сплюснул ему кирасу на груди и глубоко вдавил его в землю, нога была раздроблена и причиняла страшную боль, но он всё-таки находил силы звать на помощь своих и шептать слова молитвы.

— Бейте язычников, бейте сарацин! — твердил он заплетающимся языком, но никто не слышал его, дикие вопли, стоны раненых, звон мечей о щиты и панцири, глухие удары топоров, призывный звук десятка рогов, крики команды заглушали его слова.

— Эй, вы, молодцы, сюда, сюда, рубите их, как дуб рубили! — крикнул князь Вингала, видя, что четверо Стрекосичей стоят опершись на топоры и не принимают участия в битве.

— Кого рубить-то? — промычал Олав.

От выпитого не в меру алуса у него шумело в голове и двоилось в глазах. Страшное усилие, только что сделанное им при рубке дубов, ещё более усилило хмель. Братья стояли как в чаду, не понимая, чего от них хотят.

— Бей тех, кто в белых балахонах! — крикнул Вингала и указал на группу из трёх рыцарей, которые с мечами в руках прочищали себе дорогу сквозь толпу легковооружённых дружинников.

Все четверо бросились исполнять приказание и скоро звонкий удар топора по щиту указал, что они достигли врагов.

Один из рыцарей, известный в конвенте святого Фомы за силача, Генрих Стосман из Мекленбурга, видя, что на него с поднятым топором несётся старший из Стрыкосичей, Олаф, закрылся огромным щитом, намереваясь поразить врага ударом меча. Но расчёт оказался неверным, тяжёлый топор опустился с такою страшной всесокрушающей силою, что немецкий богатырь потерял равновесие и упал навзничь; второй удар пришёлся по нагруднику. Тонкое железо не выдержало, и когда Олаф вновь поднял свой страшный топор — с него струилась кровь.

Но, несмотря на все чудеса храбрости и силы, оказываемой литовцами, рыцарские наёмные ратники успели обойти во фланг засеку и ворваться на незащищенную просеку в лесу. Там стояли только князь Вингала с несколькими близкими боярами да двумя десятками телохранителей. Положение было отчаянное. Легко вооружённые литвины, не имея на себе ни панцирей, ни шлемов, так как шли они не на войну, а на погребение, не выдержали и стали отступать к Ромнову.

Напрасно все криве с кривулями в руках заступали им дорогу: сила вооружения была несоразмерна. Они не могли более бороться против всё надвигающихся и надвигающихся полчищ немцев, которые, казалось, умножались с каждой минутой; только у поверженных дубов четыре брата Стрекосичей, став друг к другу спинами, неистово дрались, отражая своими страшными топорами все удары. Целая груда трупов лежала вокруг них. Они не отступали, но и не двигались вперёд. Они казались гигантскою скалою среди разъярённого моря.

Уже стрелки князя Вингалы, истощив весь запас стрел и отбиваясь саблями и топорами, медленно отходили в сторону от просеки, открывая таким образом дорогу немцам к Ромнову. Уже сам князь Вингала, сознавая, что битва потеряна, в отчаяньи хотел ускакать с остатком своих витязей с поля битвы, как вдруг где-то вдали, за немецкими линиями, грянул громкий выстрел, и несколько камней со свистом и визгом пролетели по верхушкам дерев, сбивая листья и ветви!

— Перкунас! Перкунас! Это его громовой удар, — воскликнул старый сигонта, стоявший в слезах недалеко от князя, и повалился на землю.

— Перкунас! Перкунас! — закричали сотни голосов, бегущих литвин, — он защитит свой дуб священный!

Страшный треск повторился, но уже гораздо ближе, и несколько камней угодило как раз в спину немецких латников, теснивших литовцев. Паника сделалась общая, никто не понимал, что значит этот страшный треск. Первым сообразил, в чём дело, старый князь Вингала: ему несколько раз уже приходилось видеть в действии тогдашние, только что изобретенные, пушки, он понял, что камни летели из этих метательных труб, но кому они принадлежали, друзьям или врагам?