Гривар

Лапы проваливались в сыпучий песок, но вскоре мы приноровились — жаль теперь быстро не отрастить пушистые «лыжи» — и, взяв темп удобный всем, преодолевали пустыню, не напрягаясь сверх меры. Только Брам плюнул-таки и выбросил железяку, попав ею кому-то по кумполу.

— Сам такой! — прокричал я в ответ мутанту, выскочившему из песка рядом с тем местом, где сейчас лежал в беспамятстве его сообщник.

То ли сухой воздух виноват в том, что я не учуял их раньше, то ли они такие мастера маскировки — в своей-то среде! — то ли я теряю хватку. Надеюсь, что не последнее.

— Пустотники, — упавшим голосом прошептал барон, — нам конец.

— Марта, твой отец всегда был таким пессимистом?

— А сам-то?!

А я что? Я ничего! Я не пессимист — я хорошо информированный реалист.

— Оружие у них есть?

— Дротики со снотво…

А говорил ему: скафандр не снимать! Так нет же, гордые мы, хозяйке вернём имущество, а сами с голой жопой — я-то ладно, для арги это норма — бегать будем. Тьфу, аристократ хренов! И Марта следом отправилась спать, а потом и Брам. Последний-то куда, у него же целых четыре уха! Я со своими двумя вполне справляюсь и уклоняюсь от дротиков, резко меняя направление движения в момент хлопка.

— Лови! — из-за того, что слух сейчас для меня самое важное чувство, пилу — да и обрезы — по прямому назначению использовать нельзя, потому она снова превращается в метательное оружие. Весьма неплохое: — Страйк!

А теперь надо как-то достать нож из сумки — не успел ножны сделать, а у Тайрос, как у любой женщины, в сумке чёрт ногу сломит — поскольку из оружия работает только плазмер, а пистолет молчит, поскольку в ночной тишине всех оглушит.

— Не то, но тоже сгодиться, — сгоревшая дрель, которую Тайрос неизвестно зачем всё ещё таскает за собой, прилетела в лобешник замотанному в тряпки мутанту и этот самый лобешник проломила.

Ну, а как ещё? Килограмма три эта дура весит. Хрен знает, какой век на дворе, космические корабли бороздят Большой Театр, а у нашей дракоши дрель, словно родом из СССР: мощная, тяжёлая — из чугуна что ли? — и утюгообразная, а вот весь цветмет либо скомуниздили, либо спионерили, потому она и сгорела.

А вот и ножик! Теперь веселее дело пойдёт, коготочки-то мои появились, но не отросли на достаточную для вспарывания глоток длину, а кусать… это? Оно же чёрте где валялось! Вжик по горлу первому, резко в сторону, пропуская дротик мимо, по трубке второго удар рукоятью, забивающий эту самую трубку ему в глотку. В третьего ножик — другой, отобранный у второго — метнуть, рукоятью в лоб — не всё у меня гладко выходит, ох, теряю всё же хватку — но тоже нормально, поскольку рукоять крепкая, а вот кость не очень, свой метнуть в четвёртого, поскольку с моей стороны врагов больше нет, а Куга продолжает стрелять из плазмера, а вот и Кира подключилась… Так, что-то я не помню, чтобы пистолет очередями стрелял. А потому, на всякий случай, бегом в сторону! На четырёх лапах, дабы к земле поближе.

— Пулемёт мне! — я говорил, что Кира хомяк, а не арги?

— Кто первый встал, того и тапки! — во мне хомяк тоже жив пока.

И пулемёт я тоже хочу! Вот только Кира уже несётся к пулемётчику, пока тот пытается срезать верхушку барханчика, за которым я сижу. Всю шерсть песком засыпал: в ушах тоже песок, и в носу, и в глазах, даже в ножны — не от ножа которые — как-то попало. О, вот и Киру заметили: звук выстрелов изменился, а от Киры пришёл поток мыслей, наполненных её ненавистью к песку.

— Кончай расстреливать мои патроны! — прокричала Кира, перекрикивая грохот выстрелов.

Её, как же! Я-то уже бегу, а она сидит и выжидает у моря погоды. Семьдесят метров, пятьдесят, тридцать — прыжок! Мутант — здоровый какой! — заметил меня, но задрать такую тяжеленную вещь как пулемёт с вращающимся блоком стволов вверх не так-то просто. Быстро этого точно не сделать, так что я, опередив трассер, приземляюсь на плечи пулемётчика, вбивая того в песок. Пулемёт летит в сторону, слышно как шипит попавшая на горячие стволы кожа, испускающая отвратительный душок, ругается упустившая своё счастье Кира, но всё это я слышу краем уха, вижу краем глаза, поскольку сейчас немного занят. Уж не знаю, какие гены мутировали и кому они принадлежали, но при том, что этот гад ненамного меня больше, по силе он мне не уступает. И хочешь, не хочешь, а клыки пускать в ход придётся!

— Тьфу, гадость, — опять по привычке чуть не проглотил вырванный кусок. — Хуже чем испорченный сыр!

Шах припёр как-то с Земли кусок сгнившего сыра, который он назвал «элитным», «с благородной плесенью» и вообще всячески восхвалял. Меня же, не оценившего того «дивного» аромата, обозвал «дерёвней» и «колхозником, лаптями щи хлебающим», а после у меня на глазах давился этой гадостью, изображая неописуемое блаженство от вкушения сего чуда кулинарии. Ну-ну, Лиса-то со мной поделилась тем, что он чувствовал в тот момент. Во был народец в своё время — французы. Могли впарить любую несъедобную живность или испорченный продукт, как «элитное». Удобно, блин, безотходное производство, пиар, и унижение всех несогласных в одном флаконе.