Гризли

Друзья наши последовали за котвалем и вскоре очутились перед домом брамина. Котваль велел им подождать, а сам отправился сказать о них брамину. Немного времени спустя к ним вышел Сумру. Это был с важной осанкой, плотный, небольшого роста человек с тщательно выбритой головой и лицом, одетый во все белое. На шее у него был шелковый голубой шнурок, спускавшийся тройным рядом на грудь, – принадлежность лиц его сана. При появлении жреца наши путники пали ниц.

– Привет вам, чужестранцы! – ласково заговорил он. – Встаньте! Сегодня вечером народ соберется перед алтарем кровавой Кали, супруги Шивы. Может быть, для религиозной церемонии нам понадобятся услуги одного из вас, а пока идите в храм, там вас приютят и дадут поесть.

И, не ожидая ответа, важный старик повернулся и ушел к себе.

В сопровождении котваля наши путники пришли в храм. Их ввели в широкий притвор, непосредственно примыкавший к святилищу. Дрожь пробежала у Андре по спине, когда он вошел под каменные своды и увидел множество безобразных чудовищ. Поборов страх, он стал с любопытством разглядывать священные изображения, недоступные глазу неверных. Возле задней стены храма на престоле, высеченном из камня, восседала страшная богиня Кали, самый отвратительный идол, какой только могла создать человеческая фантазия. Чело богини было увенчано короной из человеческих черепов, а в каждой из десяти протянутых в разные стороны рук она держала по большой змее. Ноги ее покоились на мраморном льве; престол, подножие и колонны были окрашены в кроваво-красный цвет.

– И этому-то ужасному идолу придет сегодня молиться народ? – спросил Андре.

– Да, сирдар, народ будет молиться могущественной богине Кали, в руках которой, как мы верим, жизнь и смерть всего человечества.

– Богиня Кали требует кровавых жертвоприношений, и было время, когда алтари ее обагрялись человеческой кровью, – заговорил опять Андре. – Исступленные изуверы немало совершили в честь ее ужасных злодеяний, и теперь Нана-Сагиб не убивает ли тысячи невинных жертв, чтобы умилостивить грозную Кали. Но как можешь ты, Мали, с твоей мягкой душой, быть последователем этого отвратительного культа, низводящего человека на степень животного. Ты – добрый, сострадательный Мали, поклоняешься такому чудовищу и меня хочешь заставить ему молиться… Нет, нет, никогда этого не будет.

– Тише, тише, сирдар! – испуганно прошептал старый заклинатель. – Если бы эти стены могли слышать – они рухнули и задавили бы нас… Я вырос в этой вере, так верили мои отцы, верю и я, не рассуждая. Убийство, кровопролитие противны мне, и в этом я следую заповедям Вед и Пураны. В этих священных книгах говорится, что над богами, которые внушают вам такое омерзение, от века царит единый, бессмертный и всемогущий дух Аум, олицетворение доброты и милосердия. И если у нас не воздвигают ему алтарей, это не мешает мне поклоняться ему – ему, создателю звездного неба, высоких гор, быстрых рек, словом, всей природы, такой прекрасной и величественной… Понимаю, что тебе тяжело поклониться богине, но воля верховного жреца – закон. Помни, от твоего послушания зависит спасение отца и сестры.

– Ты как всегда прав, Мали! – воскликнул Андре. – Буду заклинать змей, плясать, словом, делать все, что ты прикажешь, лишь бы это помогло спасти тех, кто дороже мне самой жизни.

Как обещал брамин, путников наших голодными не оставили: каждый из них получил по большой порции риса и хлеба. К вечеру пришел сам Сумру и объяснил старому заклинателю, что ему надо будет делать в предстоящей религиозной церемонии. Лицо Андре поразило брамина. Долго и внимательно глядел он на молодого француза и наконец спросил Мали:

– Кто этот юноша?

– Вот этот, что ближе к вам, – мой сын Андре, а тот – мой слуга Миана, – ответил смиренно старик.

– Боги даровали тебе на редкость красивого сына, – сказал Сумру, – его можно скорее принять за принца, нежели за натха… Впрочем, кому неизвестно, что чародеи и кудесники сплошь и рядом воруют чужих детей, и я сильно подозреваю, что в жилах этого юноши нет ни капли крови натха.

Мали как бы в знак протеста поднял руку, а Андре с Миана только усмехнулись про себя. Когда Сумру ушел, Миана перекувырнулся несколько раз и радостно воскликнул:

– Теперь нам нечего опасаться. Если великий Сумру, всеведущий, непогрешимый Сумру, не признал в Андре европейца – другим и подавно не догадаться.

Лишь только смерклось, у главного входа в храм раскатисто забили барабаны и народ стал толпами стекаться к капищу.

Индусские пагоды состоят из двух половин – первая, называемая чаори, где стоят молящиеся, не что иное, как громадных размеров беседка, крыша которой покоится на массивных каменных колоннах. Вторая половина таких же размеров, как и первая, представляет массивное здание с куполом, увенчанным высоким каменным шпицем. Эта закрытая со всех сторон половина и есть само святилище; из него в чаори ведет широкая дверь.