– Да вы упомянули ее, – остановил я ученого, – но, по вашим словам, женщина в тысяча девятьсот восемнадцатом году уже была немолода. Значит, сейчас возраст целительницы – больше двух столетий. Она Вечный жид[2] деревни Яичное?
Вениамин рассмеялся.
– Может, Агасфер существует!
– До сих пор считал его мужчиной, – улыбнулся я. – И давайте вспомним, что он иудей, ремесленник, который, стоя у своего дома, наблюдал, как Иисус несет свой крест на Голгофу. Христос попросил у него разрешения остановиться, прислониться к забору, чтобы передохнуть, но Агасфер отказал ему. Эта легенда имеет несколько версий. По одной – еврей просто нагрубил шедшему на казнь, по другой – дал издевательский ответ: «Отдохнешь у моего жилья на обратном пути». За это Агасфер теперь обречен скитаться по земле до второго пришествия Христа, тогда Иисус отдохнет на обратном пути у его дома. Но это легенда, сказка. Хотя сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок!
– Короче, езжайте прямо сейчас в Яичное, – посоветовал Вениамин. – Ах, я балбес! Начал вам рассказывать, почему местечко назвали Суково, да забыл об истоке разговора. Унесло меня в рассказ про Афанасия. Его отец Константин Суков увлекался разведением домашней птицы. Он вывел кур, которые несли огромные серо-голубые яйца. После его кончины Афанасий продолжил дело отца. Но потом случилась война, революция, несушки выродились, но видно, зерна той генетики остались. Местные хохлатки продолжили производить крупные, правда, теперь только белые яички. В двадцатых годах во время НЭПа местный житель открыл птицеферму, завел торговлю яйцами. А в начале тридцатых село Суково переименовали в Яичное.
– В моем детстве, если ехать на электричке с Киевского вокзала до станции Переделкино, где находились дачи писателей, поезд останавливался на станции «Суково». Потом ее переименовали в «Солнечную», – вспомнил я.
– Так Яичное как раз там! – обрадовался Фролов. – Станция «Суково» была открыта в тысяча восемьсот девяносто девятом году. Поэтому ее назвали в честь дворян Суковых? Теряюсь в догадках, но наиболее правильный, на мой взгляд, ответ таков: тот, кто придумал это название, был уроженцем села и захотел его прославить. Увы, недолго музыка играла. Деревня спустя недолгое время получила название Яичное, а в тысяча девятьсот шестьдесят пятом на платформе «Суково» появился указатель «Солнечная». Так! Момент! Сейчас!
Вениамин схватил телефон.
– Эмма Семеновна, доброго здоровья! Отправлю к вам своего друга Ивана Павловича Подушкина… Ох! Плохо слышу, сейчас перезвоню.
Фролов посмотрел на меня.
– Эмма спросила: писатель Павел Подушкин – ваш отец?
Я молча кивнул. Фролов снова набрал номер.
– Эммочка, душа моя, простите, сейчас звук наладился. Да, вы правы! Верно, сын!
Фролов положил телефон на стол, включил громкую связь, и я услышал женский голос:
– Веня, ангел мой! Жду его завтра с нетерпением в любой час! Труды Павла Ивановича Подушкина по сию пору скрашивают мое бытие. Собрала все собрание его сочинений. Перечитываю. Пока до последнего тома дойду, забуду сюжет произведения в первом и по новой наслаждаюсь. Отвечу на все вопросы! Познакомлю с Матреной! Нежно обнимаю, испеку шарлотку, встречу Ивана Павловича не хлебом-солью, а пирогом-сахаром!
Фролов убрал телефон.
– Дерзайте! Ваш приезд – радость для Эммы Гориной. Она не юная девушка, но в голове и на языке полный порядок, никаких признаков болезни Альцгеймера. Давно заметил, что те, кто на пенсии продолжает работать, зачастую до конца жизни сохраняют разум. Самое страшное – это сесть у телевизора и ничего не делать.
Глава девятнадцатая
На следующий день я выехал из дома в несусветную рань и оказался в селе к завтраку.
– Как вам чай? – заботливо поинтересовалась Эмма Семеновна.
– Замечательный! – воскликнул я, мужественно допивая жидкость цвета мочи новорожденного котенка.
– Не очень ли крепкий? – продолжала нервничать хозяйка. – Положила на чайничек не кофейную ложечку заварки, а чайную. Да еще с горкой.
Я покосился на здоровенный фарфоровый сосуд, в который, наверное, легко войдут три литра кипятка, и вновь покривил душой:
– Прекрасный напиток!
– О! Я рада, – улыбнулась Эмма. – Знаю, знаю, мужчины любят чаек покрепче.
Я опять отхлебнул кипяток бледно-желтого цвета. Интересно, какая заварка у хозяйки считается слабой?
Эмма встала, наполнила свою чашку кипятком из чайника, бросила в воду несколько крохотных сухих листочков и объяснила:
– Мне больше по вкусу средняя крепость.
Я успел посчитать всплывшие чаинки до того момента, как они опустились на дно емкости, – четыре штуки. Это, по словам хозяйки, «средняя крепость». Похоже, «слабая» – вообще без чайного листа.
– А пирожок? – продолжала тем временем Горина. – Шарлотка! Моя фирменная! Ее все обожают!
Я осторожно отломил от огромного куска на тарелке малую толику, положил ее в рот.
– Ну как? Как? Хорошо? – всполошилась дама.