Гробовщик

— Не понял. В тебе-то какая экзотика? — удивился Геннадий. — Мать у тебя русская. Отца ты своего не знаешь.

— Я — сиротка, — пожала она плечами и театрально хлюпнула носом. — Сиротка я!

— Послушай, сиротка, что мы с тобой все вокруг да около? Я ведь приехал к тебе. Давай выкладывай, зачем звала? Умоляла: «Срочно нужен!» Уж не затем ли, чтобы отметить твою черную дату?

— Не затем. — Света нахмурилась и опустила голову. — О делах поговорим дома, после того как ты примешь душ, хорошенько выспишься и я заварю тебе крепкого кофе.

— Это слишком серьезно. — Он даже присвистнул. — Похоже, ты собираешься меня запрячь. Не забывай, что я живу новой, куда более светлой жизнью, чем раньше. И мне не хотелось бы здесь надолго задерживаться.

— Задержаться все равно придется.

— Это почему?

— Понимаешь, когда вас разводили, в твое отсутствие, Марина притащилась в суд с детьми. И у детей спросили, как часто бывает в таких случаях, с кем они хотят жить. С папой или с мамой? Так вот, оба пацана в один голос: «Хотим к папе, в Москву!» А девочка ничего не сказала, только прижалась к матери. Как тебе такой расклад? Юная виолончелистка готова к этому?

— О чем ты говоришь? Марина никогда не отдаст мне детей. Это мы обсудили еще до моего отъезда.

— Со временем все меняется, Геночка. Теперь она готова тебе всучить хотя бы кого-нибудь.

— Что это с ней?

— Обыкновенный бабский расчет. Во-первых, осложнить жизнь тебе, а во-вторых, она считает, что не все еще потеряно в ее жизни. О принце, конечно, она уже не мечтает. Ну, а вдруг какой-нибудь совсем пропащий мужичонка клюнет? А вдруг, Гена? И что же, она предъявит ему свою святую троицу?

— Я не верю своим ушам!

— Я вижу, ты рад. Ты ведь когда-то мечтал перевезти детей в Москву. Дать им хорошее образование. На пасынка не рассчитывай. А своего — забирай, пока дают! Но сам понимаешь, оформление документов займет уйму времени. Я могу это взять на себя. Ты палец о палец не ударишь, только будешь расписываться в нужных местах.

— Ох и хитра ты, Светка! Ты будешь делать за меня мои дела, а я за тебя — твои?..

Светлана Васильевна Кулибина, депутат Городской думы, пристально посмотрела на своего бывшего любовника. Открыла сумочку, бросила туда пачку сигарет и зажигалку. Поднялась из-за стола и не спеша направилась к выходу.

«Вот мы теперь какие! — подумал Геннадий и снова спросил себя: — Зачем я здесь?»

Он бросил бармену долларовую купюру. Тот неуклюже расшаркался: «Заходите еще». Балуев ему подмигнул, мол, не надо лишних фраз, все и так понятно.

Хозяина игровых автоматов не было за стойкой бара. Во время разговора со Светланой Гена старался держать его в поле зрения, но Гольдмах незаметно исчез.

Он накинул пальто, взял саквояж и вышел в морозную ночь.

Машина Кулибиной, маленький «пежо», ждала его у самого крыльца. Света беспрерывно курила.

Он дернул дверцу и услышал простое, жалобное: «Прости меня!»

Пересекая главную площадь города в своем новеньком шестисотом «мерседесе», Гольдмах с тоской посмотрел на гранитного Ильича, указующего перстом куда-то налево, на помпезное здание горсовета с мрачноватой подсветкой, и произнес вслух:

— Что вы сделали, батенька, с Парижем?

Миша Гольдмах с детства привык гордиться родным городом. В одной из своих повестей Пастернак назвал его «маленьким Парижем». В свои двадцать пять лет Миша объездил пол-Европы. Видел Вену, Лондон, Берлин, Будапешт и, конечно, настоящий Париж. Убожество родного города мучило его, и он не понимал, что имел в виду Пастернак. После поездки в Швейцарию родной город ему окончательно опротивел. Путешествие в Альпы он предпринял в самый критический момент своей коммерческой деятельности, когда его бизнес потерпел крах. Он уехал на последние деньги и, вернувшись через неделю, вынужден был признать себя банкротом. На вопрос друзей и родственников, что он потерял в Швейцарии, молча показывал приобретенные там часы и при этом грустно улыбался. Друзья и родственники в недоумении пожимали плечами и крутили пальцем у виска. Но неожиданно для всех дела Гольдмаха после поездки пошли в гору. Вскоре ему уже принадлежали не только игровые автоматы, но и самый престижный в городе ночной клуб. За какой-то год с небольшим он стал одним из самых богатых людей в «маленьком Париже». Его называли счастливчиком, баловнем судьбы и употребляли прочие лестные эпитеты, обозначающие на языке обывателей высшую степень жизненного успеха. Однако теми, кто его знал, было замечено, что баловень судьбы совсем перестал смеяться, ходил с опущенной головой и болезненно реагировал на всякие пустяки. Кроме того, предмет своей былой гордости — «маленький Париж», он подвергал беспощадному осмеянию.

Светофоры в нервном тике подмигивали одним глазом. Ветер свистел на пустынной площади, бился в лобовое стекло «мерседеса».

Гольдмах покинул площадь и въехал во двор-колодец, за памятником вождю мирового пролетариата. Двор был примечателен тем, что в центре он имел досадный аппендикс в виде длинного, одноэтажного сарая. Здесь располагались художественные мастерские. Возле сарая он обычно и припарковывал машину.