Гробовщик

Но бывали у отца и просветления. Он как будто спохватывался, что у него есть сын, которого надо учить уму-разуму и воспитывать! Свозил для начала Гену в Ленинград. Однако не побрезговал и Москвой. «Мы ведь все-таки русские, — говорил отец, — как пройдешь мимо такого?» И глаза его наполнялись слезами при виде самой невзрачной церквушки. А потом была поездка по Литве. «Если кто и умеет делать витражи, так это литовцы!» — восторгался отец. И Гене долго еще, на протяжении всей жизни, снились сны из цветного стекла.

Но вкусы их разнились, и не совпадали взгляды на жизнь. Росло непонимание и даже отчуждение, переходившее порой в ненависть.

— Что тебе понравилось больше всего?

— Архангельское.

— Почему Архангельское? На что там смотреть? — взрывался отец.

— Я хотел бы иметь такой дом.

— Тьфу ты! Я ему про Фому, а он мне про Ерему! Да что же из тебя получится, если у тебя с малолетства такие запросы? Подавай ему усадьбу графа Юсупова, и не меньше!

И чем больше сын отдалялся от отца, тем чаще тот тосковал по погибшей дочери. Однажды, под хмельком, он нарисовал на листе картона портрет Любоньки. Рисовал по памяти. Пастельными мелками. Портрет получился нежный, в розово-голубых тонах, и совсем не похожий на фотографии. На плече у девочки сидел странный зверек, каких в природе не бывает, что-то среднее между котенком и зайчишкой. С глазами печальными. Любонька улыбалась, а зверек грустил.

Портрет он вставил в раму, под стекло, и повесил в Гениной комнате, над письменным столом. То ли в назидание, то ли вместо иконы.

Гене уже исполнилось двенадцать, и он, со свойственным этому возрасту максимализмом, не выносил ханжества и лицемерия. Этой розово-голубой Любоньке, не угоди она под колеса грузовика, было бы уже под тридцать! Старуха! И чем больше в семье насаждался культ сестры, тем старее и уродливее становилась она в его глазах.

В один прекрасный вечер он обнародовал свой протест.

Отец сидел за столом в большой комнате. Перед ним стояла трехлитровая банка с пивом и керамическая кружка, привезенная из Литвы. Он цедил туда пиво, а потом надолго присасывался к кружке, пока не опорожнял. Процесс время от времени прерывался, отец неуверенным шагом шел в туалет. По дороге матерился и пинал возникающие на пути предметы.

Гена опытным взглядом определил, что выпитого пива недостаточно, чтобы отец так окосел.

— У него в туалете спрятана водка! — догадался он.

Мать, как обычно в такие вечера, забилась в темный уголок на кухне, без конца курила, закинув ногу на ногу, и заглушала джазом крик души. «Что толку связываться с пьяным?» — говорила она всегда. Казачья кровь просыпалась в ней наутро, и тогда дом ходил ходуном. Мама визжала, как певица в итальянской опере, и колошматила отца всем, что попадалось под руку.

— Ты что, не слышала? У него в туалете водка! — повторил Гена.

— И что с того? — Она на мгновение оторвалась от джаза и сигареты и обратила внимание на сына. — Уроки сделал?

Ему показалось, что мать так и не услышала его. Он ушел к себе. Дождался, когда отец выбрался из туалета и вновь присосался к своей керамической кружке.

В первую Очередь Гена, встав ногами на унитаз, проверил вентиляционное окошко. Он там однажды прятал порнографические снимки, а отец нашел и велел порвать. Потом еще пришлось выслушать лекцию на тему, чем порнография отличается от эротической живописи.

Тайник был пуст.

Он досконально изучил содержимое стенного шкафчика, и тоже безрезультатно. Очередь была за унитазом. Любознательный мальчик снял крышку с унитазного бачка и возликовал. Поллитровка «Столичной», на треть уже выпитая, чуть ли не сама прыгнула ему в руки. Ни секунды не раздумывая, он вылил ее содержимое в унитаз и хорошенько смыл, будто опасался, что отец может налакаться и оттуда.

С победоносным видом он шагнул в большую комнату и водрузил на стол, перед самым носом отца, опустошенную бутылку. Тот как раз нацедил полную кружку пива и долго не мог сообразить, что случилось, переводя осовелый взгляд то на сына, то на бутылку, но постепенно где-то на самом дне бездонных глаз зародилась тревога.

— Щ-щенок! — прохрипел отец, схватил кружку и вылил ее мальчику на голову.

Вонючее пиво текло по лицу, струилось под рубаху, и он ощущал всем телом эту липкую жижу.

— Ты мне за это ответишь, скотина! — пообещал мальчик.

Отец закричал, замахал кулаками, но Гена успел выскочить в коридор. Ему на помощь, под аккомпанемент саксофона, бежала мать.

Он закрылся у себя и слышал, как мама визжала и чем-то швырялась в отца.

Липкие руки ухватили раму. Шнур соскочил с гвоздя. Он поднял над головой портрет и со всей силы ударил его об угол стола. Стекло разлетелось вдребезги, брызнув мелкими осколками в лицо. В приступе бешеной ярости он разорвал картон на мелкие куски.

Скандал в большой комнате продолжался, а он заперся в ванной. Встал под теплый душ. И вдруг разрыдался. Он понял, что теперь совершенно одинок, потому что убил печального зверька, сидевшего на плече у розово-голубой девочки.