Гробовщик

— Короче, я тебя жду, — заявила она. — У меня выходной. Торопиться некуда!

Аллею Героев он постарался миновать как можно быстрее, не глядя на своих старых приятелей, отлитых в бронзе и чугуне.

Два теплых, солнечных дня внесли существенные изменения в городской пейзаж, но здесь, как в лесу, по-прежнему громоздились сугробы, уродливые, почерневшие.

Балуев нашел вытоптанную тропинку, которая, огибая могилы, вела к главной аллее. Он вышел прямо к шведским надгробиям. Во сне они выглядели куда более зловещими. Да и Поликарп не мог сидеть на одном из них. Он ведь в Греции. А вот безлюдность кладбища пугала.

«Кого я хочу тут увидеть? Шведов? — спрашивал он себя. — Так они сбежали еще от советской власти. А тех, что остались, нарекли немцами. А если бы нас, русских, нарекли украинцами? Невежество — чума двадцатого века! Мы до сих пор пожинаем его плоды!»

Под тяжестью собственных мыслей он не заметил, как перешел на другую аллею, и вскоре оказался возле могилы артиста оперетты.

Как и во сне, он провел пальцами по черномраморной плите. Может, в надежде, что его окликнут? Плита была влажная, и от пальцев остались пять неровных борозд.

Его никто не окликнул, но где-то рядом послышался голос. Кто-то бубнил молитву или разговаривал со своим покойником.

Солнце стояло в зените, и страха он не испытывал, хотя сон и явь иногда смешивались в его голове. Перейдя на другую сторону аллеи, Геннадий тщательно обследовал снежный покров, и вскоре заметил тропинку, ведущую к домику Гробовщика. Она находилась в нескольких метрах от могилы артиста.

«Вот где собака зарыта! — воскликнул Балуев и перешел к анализу увиденного: — Следы не свежие. Но и снег давно не выпадал. Снег подтаял. Значит, следы деформировались. Судя по всему, здесь ходят не часто. И летом, если трава не вытоптана, дорожка почти не различима!»

Он посмотрел на часы и отправился в путь по незнакомой тропинке. Вскоре возникло препятствие. Тропинка резко обрывалась. Толстая сосна между двумя оградами перекрывала дорогу. Но хитрые следы продолжались. Дело в том, что одна из оград была совсем низкой, и ее прекрасно можно было перешагнуть. Чьи-то ноги прошлись прямо по могильному бугорку.

«Вот этого Беспалый не учел! Он застрял возле этой сосны и решил, что в этом месте нет прохода к домику Гробовщика! И я бы так решил! Здесь слишком густо! Покойник на покойнике!»

Он перешагнул не только ограду, но и могильный холм.

Дальше дорожка вела вниз, и он угодил в проталину. Но промокшие ботинки не смутили, потому что перед ним выросло высокое гранитное надгробие с барельефом: профиль безумного молодого человека, размахивающего смычком. Надпись гласила: «Гольдмах Исаак Ильич (1942–1964). И, конечно, стихи:

«Мальчик, дальше!
Здесь не встретишь ни веселья,
ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься,
эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой,
посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью,
страшной смертью скрипача!»

Подписи не было.

«Стихи Гумилева, — отметил про себя Геннадий. — Теперь это знает каждый школьник. А тогда его запрещали. Даже имя небезопасно было произносить! Смелый человек заказал это надгробие. Во всяком случае, не боявшийся властей!»

Дом Гробовщика виднелся из-за деревьев. Все путешествие заняло не больше семи минут.

«Вот и рухнуло алиби нашей дорогой актрисы Веры и милого директора картины! Три ночи подряд они посещали могилу артиста, а может, тренировались? Отрабатывали все до последних мелочей, до считанных секунд?»

Он ступил на мокрый гравий главной аллеи и воскликнул:

— А тут совсем растаяло!

Двое парней, которых он успел зацепить краем глаза, мирно беседовали в просторном салоне «БМВ». «Кишка» стояла у крыльца резиденции Поликарпа, и Геннадий материл себя, что не заметил ее раньше.

Он задрал голову к небу, улыбнулся солнышку и напялил на нос старомодные очки. Игра в интеллигента-чудака удалась на славу. Парни продолжали болтать, не обращая на него внимания.

И снова он пошел по кругу. И снова шведские надгробия. Бесконечный лабиринт. И в этом лабиринте предстояло отыскать могилу отца. Он смутно помнил, где она должна находиться. Во сне это было совсем рядом с могилой артиста. Наяву же пришлось поискать. Когда он наконец нашел, без сил опустился на скамью. И, как ни странно, сразу почувствовал едкий дым советских сигарет.

В последние месяцы жизни отец много курил. Они с матерью задыхались. Зато пить стал изредка, боялся второго инфаркта. Часами сидел за столом и рассматривал репродукции в альбомах. Даже зрение ухудшилось. Купил очки в смешной, несуразной оправе, но надевать их стеснялся. Подносил к глазам, как монокль.

— Вот подохну и сгниет все это богатство! — жаловался матери отец. — Для кого покупал? Для кого жил?

В такие минуты он впадал в депрессию и дым в квартире становился еще гуще.