Гром

На гребне перевала сделали привал. Дашдамба — пожилой, узкоглазый, широкоскулый арат, готовя обоз к спуску, проверил втулки колес и, утерев пот рукавом своего синего обтрепанного дэла, подошел к попутчикам.

— Ну вот, это и есть знаменитый Хангайский перевал. Вам, похоже, раньше тут бывать не доводилось, — сказал он, опускаясь на траву. — Да вы садитесь. Отдохнем немного и тронемся вниз. Теперь-то уж до наших юрт недалече. Еще до темноты доберемся.

Дашдамба помолчал, поглядывая на изможденное, до черноты загоревшее лицо женщины, усеянное бисеринками пота, на жидкие пряди ее рыжевато-бурых волос, заплетенные в косицу. Пощипывая сивую бороденку, спросил:

— Надо полагать, решили у нас обосноваться?

— Выходит, что так. Пожаловал нам хан коня, а его возьми да опознай хозяин, большеголовый такой мужчина, и говорит: «Поезжайте ко мне». Согласилась я, а теперь вот все думаю — прокормиться-то сумеем ли? — посетовала Гэрэл.

«Что же за жизнь у нее была, коли пошла скитаться, да еще и с парнишкой. С другой стороны не так, чтобы уж совсем заморенные были. Ну, и не бесовское отродье… По всему видать, люди смирные, послушные. А я-то хорош: впервые их вижу, знать о них ничего не знаю, а уж судить взялся. Чего молчанием душу-то ей бередить…» — встрепенулся Дашдамба.

— В наших краях не пропадешь. Ежели, конечно, голова на плечах имеется. А ежели ты, скажем, по дереву или по камню работать мастер, так и вовсе житье не худо. Понятное дело, бедноту на все готовое никто не ждет, но уж коли бойда зазвал к себе, надо полагать, позаботится.

— А что за аил у вашего бойды? Я же о нем ну ничегошеньки не знаю.

— Это у Аюура-то?

— Ну да. Только это он промолвил «поезжайте», так меня будто кто за язык дернул. «Ладно», говорю. А теперь иду и не знаю — к кому, зачем.

— Аюур-гуай в казначеях у сайн-нойон-хана. С большими людьми знается. За последнее время хозяйство поднял, имуществом изрядным обзавелся. Как пожертвуют хану чего получше, казначей примет, ну и себя не обидит. Напоказ достатки свои не выставляет, однако мошну набил туго. Делец!.. Иной раз и домой не показывается, все, видать, недосуг. Я вот у него в работниках живу.

— Семья-то большая?

— Трое. Он да жена с ребенком. Мальчонка у него в тех же годах, что и ваш. Гнедой-то с любой стороны подпускает? Во-во, он-то как раз и приучил. А прошлой зимой мальчишка чем-то приболел, да так сильно, что пришлось казначею жеребца в пожертвование отдать. Еще бы Аюуру его не признать: он и сам гнедого любил, и паренек его души в нем не чаял. Смирный коняга, покладистый…

Заревели быки, и Дашдамба, прервав рассказ, поспешил к ним.

«Что там за люди, как они нас встретят? Ну да что теперь раздумывать… Будь что будет. Лишь бы сыну не пришлось голодать снова. А уж я-то приложу все силы, чтобы там прижиться. Чуть где потребуется моя помощь — рассиживаться да глазеть по сторонам не буду».

— Пошли, ха-а, хо-оч, — кричал, метаясь от упряжки к упряжке, Дашдамба. А Гэрэл и восхищалась его сноровкой, и жалела одновременно. Батбаяр не утерпел и кинулся на подмогу. Мокрый от пота, он носился от телеги к телеге и следил, чтобы кольца не рвали волам ноздри.

Обоз спустился по северному склону и выехал в долину. Уплывали назад рощи и скалы с бьющими в расселинах родниками, аилы с рассыпанным для просушки арулом на крышах юрт и брошенными во дворах телегами. Хотоны здесь были совсем маленькие, не сравнить с гобийскими. И юрты победнее, посерее. Там и сям паслись табунки лошадей, но аилы, где держали дойных кобылиц, попадались не часто. Из скотины — больше яков, хайнаков. Батбаяр был в восторге от новых мест. Он непрестанно крутил головой и тут же высказывал свое мнение обо всем, что попадалось на глаза.

Звенели быстрые горные речушки, тянувший с севера ветерок холодил лицо. Навстречу попадались ребятишки и девушки с вязанками хвороста, груженные кряжистыми стволами воловьи упряжки. Тут и там на обочинах валялись лопнувшие ободья.

Лишь в сумерках у подножья огромной, поросшей хвойным лесом скалы заметили они небольшой хотон из двух юрт.

— Смотри какое интересное место, будто кто нарочно придумал, — сказала Гэрэл, показывая сыну на гигантские каменные пальцы, покрытые темно-зелеными шапками деревьев.

Вскоре обоз подкатил к хотону, и Дашдамба, обернувшись, крикнул:

— Все, приехали!

На крик из серой четырехстенки выскочила растрепанная быстроглазая девчушка лет семи и, позванивая пришитыми к поясу бубенчиками, бросилась к отцу. Дашдамба подхватил ее на руки, подбросил в воздух, расцеловал.

— Смотри, Лхама, какого я тебе братика привез, — сказал он, показывая на Батбаяра, и от этих слов у Гэрэл потеплело на душе.

Пока Лхама и Батбаяр разглядывали друг друга, Дашдамба выпряг волов, пустил их пастись. Привязав коня, показал на большую белую юрту.

— В этой живет бойда. Входите, да входите же. Лхама, проводи их.

Девочка подвела мать с сыном к двери и, переступив порог, выпалила:

— А там вашего гнедого привели.