Гром

— Ну что, убытка как будто бы нет, — засмеялся, увидев Батбаяра, Дашдамба. Спешившись, они пошли к водопаду. Внизу у воды стояли два китайца купца. В роще куковала кукушка, каждый уголок долины, затянутый сизым туманом, дышал первозданной красотой. Струи воды, переливаясь на солнце, с шумом и грохотом срывались с гребня скалы вниз, а над ними многоцветной короной выгнулась радуга. Батбаяру казалось, что все в округе сотрясается от шума низвергающихся масс воды. Любовавшиеся водопадом китайские торговцы даже глазом не повели на двух подошедших монголов в поношенных дэлах — собака и то удостоилась бы большего внимания. Они достали медные трубки, закурили и, почирикав о чем-то между собой, пошли прочь. Долго смотрел им вслед Дашдамба.

— Порученцы китайских фирм пожаловали. Ишь какие заносчивые да высокомерные. Наверное, говорили о том, что река на них сердится, — сказал Дашдамба.

— О чем это вы, аха? — удивился Батбаяр.

Дашдамба отошел подальше, чтобы не мешал гул водопада, постоял, рассматривая затянутую дымкой долину, протяжно вздохнул:

— Так и быть, поведаю тебе, Жаворонок, одну легенду, — начал он свой рассказ. — Давно хотелось маньчжурскому хану подмять под себя монголов, взять власть над ними. Долго он думал-гадал, но наконец коварством да хитростью сумел посеять раздоры между ойратскими и халхаскими нойонами, раздробить их силы. Стал он их натравливать друг на друга. И то ли действительно больно хитер он был, то ли хану западной Монголии Галдан-бошокту[25] надоело смотреть, как пресмыкаются перед маньчжуром халхаские князья, но только собрал он многочисленное войско и привел сюда. Для того чтобы начать сражение, требовалось переправиться на тот берег. Долго присматривались хан и его военачальники к реке и только начали переправу, как вдруг Орхон забурлил, вышел из берегов и, будто тину, унес чуть ли не всех ойратских воинов. Не смог оправиться от таких потерь Галдан, повернул назад. Обрадовался маньчжурский хан, пожаловал Орхону звание «Благодатный» и приказал ежегодно бросать в водопад один хунз чаю да целую штуку шелка — награду, значит. Вскоре после этого решил маньчжурский хан прибрать к рукам одного из крупнейших нойонов Монголии и пожаловал ему в жены китайскую принцессу. Была ли она настоящей принцессой или просто служанкой — не знаю, но только, когда возвращался тот нойон с молодой женой домой, подъехал он к Орхону, а переправиться никак не может. Разлилась река, не пускает. Удивилась тогда принцесса, испугалась, повернула назад в Пекин, жаловаться. Разгневался хан, отобрал данное реке звание и ежегодную награду и повелел называть ее не иначе как «Наглой». С тех пор и стали говорить, что как только наш Орхон замечает маньчжуров или китайских корыстолюбцев, так из себя выходит. Позлится он, позлится да и смоет в один прекрасный день вместе с грязью всех чужеземных, алчных торгашей, — сказал Дашдамба, сел на траву, задумался.

— Ох-хо-хо. Удивительно красивы наши края. Чего только у нас нет: и реки, и озера, и минеральные источники, горы и долины, светлые рощи и дремучая тайга, ягоды всякие… Может, и не по нраву они тем, кто ими владеет. Но если и есть у этих мест дух-хранитель, это никак не Аюур-бойда, — сказал Дашдамба и снова окинул взглядом зеленеющие лесами склоны гор. Сидевший рядом с ним юный Батбаяр еще и не догадывался о тех страданиях, которые вынес в свое время Дашдамба, не мог знать и о его думах. Ему, Жаворонку, вновь припомнились слова старика Цагарика. «Не унижайся до того, чтобы пресмыкаться перед маньчжурскими чиновниками, китайскими торговцами и монгольскими нойонами».

Погоняя кобылиц и волов, они возвращались домой.

— Сегодня у Аюура будет веселый день. Ничто не радует его сердце так, как эти ядреные волы и воловьи глаза его смугляночки-жены, — захохотал Дашдамба. Вслед за ним засмеялся чему-то и Батбаяр.

ГЛАВА ШЕСТАЯ ПРОКЛЯТИЕ

С шумом перекатывая голыши, грозно и напористо течет река Онги, словно сердится на узость русла, в которое едва-едва умещается ее полноводный, стремительный поток. В прохладный осенний вечер на высоком берегу Онги в одиночестве сидел Балбар, поджав под себя ноги. У него потасканное рябое лицо, косые глаза и узкий лоб. Он не сводил глаз с бегущей воды и, сжимая в горсти острый подбородок, время от времени, как осел, встряхивал головой.

«Я рожден для того, чтобы совершать задуманное, — бормотал он, но некому было, кроме неба и ветра, слушать его слова. — Однако что я могу поделать с человеком, которого постоянно сопровождает десяток телохранителей и четыре государственных чиновника в придачу!.. Подсыпать ему «приправу» в еду? Клинком тут ничего не добьешься. Такой шум поднимется, что небо покажется с овчинку. Все халхаские мудрецы чинуши слетятся, начнут выискивать да вынюхивать — кто послал. Весь хошун перевернут, а дознаются. Так, погоди. Но как же все-таки с «приправой»? Даже на собачку не подействовала. Ничего, отыщем какую-нибудь другую.