Гром

— Ну вот что, ты! Напишешь мне пять портретов Намнансурэна, совершенно одинаковых, размером не больше ладони, — приказал Балбар Гэмбэлу, а сам с утра до вечера лазал по мусорным кучам, собирал выбеленные солнцем верблюжьи челюсти, женское исподнее тряпье, войлок, на котором относили в степь покойника, изношенные китайские тапочки, полуистлевшие кости, порты сгнившего от проказы старика китайца. По его просьбе Цогтдарь прислала однажды шкуры задранных волками животных. Вся эта подготовка заняла почти полгода. Как-то ночью затворник запер ворота, спустил с цепи волкодава и, засветив выточенную из кварца лампу, уселся у стола. Он разложил перед собой все пять портретов Намнансурэна, истыкал «девять органов» его тела остро наточенным кинжалом, исколол шилом сердце, живот и грудь. Потом завернул портреты вместе со всяким мусором в тряпье и шкуры, приготовил пять свертков и перевязал каждый обрывком старой веревки.

Гэмбэл был потрясен. Ему вдруг стало жаль Намнансурэна, но еще больше свой труд.

«Я столько старания вложил в эти рисунки! Противно-то как, — подумал он. Захотелось закричать, остановить Балбара… — А если этот дзолик разозлится и на меня тоже порчу напустит? Ой, пропал!» — с ужасом подумал рисовальщик, и сердце у него заколотилось, а ладони вспотели.

— Для чего же все это? Неужели от этого хан не переродится для будущей жизни? — Гэмбэл никак не мог понять смысл происходящего.

Балбар скользнул по нему безразличным взглядом, погладил лысину.

— Все это лишит его удачливости, силы духа и подведет к черте, за которой человек превращается в труп. Я изучил множество книг о черной магии и колдовстве. Сейчас… это самое… зароем эти свертки в четырех местах по четырем сторонам света: на хребте, где могила его отца, на Хавцагайтском перевале, у Онгинской скалы и у трех Таримлынских источников. Последний зароем в очаге, под таганом в сером орго Намнансурэна. Это, пожалуй, самое хлопотное. Попробуем, однако, что-нибудь придумать, — ответил Балбар, и в свете лампы блеснули капли пота на его лысине.

— И это все?

— Проклятие очень сильное. Однако хану покровительствуют небеса, а потому есть у меня мысль кое-чем это проклятие дополнить. Возьму прежде книгу заклинаний да пересчитаю по ней буквально каждый год жизни нашего красавца, — пояснил Балбар.

«Ох и страшная получится штука. Пусть хану покровительствуют хоть все пять небесных сфер, разве он выдержит такое?! А ведь когда управление хошуном окажется в руках Балбара, работенки прибавится. Тоже ведь корыстолюбив дзолик. Он уж не упустит возможности нажиться. Но авось и мне кое-что перепадет. Недаром же я перед ним спину гну «Слушаюсь, повинуюсь!» Липну, точно селезенка. У-у, чтоб тебя!..» — воскликнул про себя Гэмбэл и снова оглядел внутреннее убранство юрты. Все вещи были поставлены задом наперед, бурханы накрыты темной материей, было такое ощущение, что весь мир окутала плотная чернота. Время от времени хлопала кошма, закрывавшая дымник, — и на дворе бесновалась пыльная буря. Непрерывно выли собаки. Гэмбэлу стало страшно, показалось, будто юрту наполнили невидимые глазу упыри, ведьмы и вурдалаки. Балбар сжал рукой свой длинный подбородок и сидел, уставясь на тоно, о чем-то думая. В тусклом колеблющемся свете его крупный вислый нос то укорачивался, то удлинялся, словно оборотень. «Вот и дьявол — демон ночи, тоже, наверное, такой же», — мелькнуло в голове у Гэмбэла.

Балбар вскочил, выудил из-под подушки белую гадальную кость и, прошептав заклинание, бросил.

— Выпало тебе, Гэмбэл, ехать в худон к ахайтан. Бывает, что проклятие начинает действовать и на других, переждешь там.

Несколько дней, тайком, ездили Балбар с Гэмбэлом по худону — зарывали свертки с проклятиями хану во всех намеченных местах. Оставался только один — для ханского орго. Закончив работу, они три недели просидели затворниками, читали молитвенные книги, а затем «сделали перерыв». Балбар вручил Гэмбэлу хунз чаю и сказал: