Гром

Батракам Аюура, которые ничего кроме Хоргой хурэмта не видели, новые места с их первозданной красотой показались интересными и таинственными. Зеленые поляны и скалы Хоргой хурэмта не шли ни в какое сравнение со скалами, упирающимися в небо, и бездонными пропастями, обрывистыми ущельями, бурными горными реками и дремучими лесами. Ими можно было любоваться до бесконечности, само воспоминание о них приводило душу в волнение. Аилов здесь кочевало немного. Это ли не счастье, когда мужчина, глотнув молочной водки, может вскочить на коня и мчаться, распевая в полный голос песню. Или, натянув грубошерстные, обшитые кожей штаны, вскинуть на плечо кремневку и месяцами пропадать в тайге на охоте. О такой жизни Батбаяр мог лишь мечтать.

Однажды на закате, вскоре после переезда на новое место, Батбаяр погнал на пастбище яловых кобылиц и, заметив издали отару овец, которую Лхама пригнала на водопой, птицей полетел туда. Девушка, поджав ноги, сидела на валуне у самой воды и что-то напевала. Сердце юноши затрепетало, когда он увидел нежные, с легким румянцем щеки Лхамы, ее миндалевидные черные глаза. Но Лхама почему-то не обрадовалась Батбаяру и, глядя на свое отражение в воде, принялась насвистывать «Гнедого иноходца». Скалы уступами уходили в реку, над зелеными кронами деревьев вились птицы. Батбаяр спрыгнул с коня, подошел к девушке и долго молчал. Вокруг все было спокойно, но душу теснила печаль.

— Лхама! Что ты здесь делаешь?

— Ничего не делаю, просто так сижу, — ответила девушка, задумчиво глядя на реку, с шумом несущую свои воды, и грустно вздохнула.

Она сидела не двигаясь, разговаривать ей не хотелось. Батбаяр нежно провел рукой по ее щеке. Он даже представить себе не мог, до чего приятно ей было прикосновение его жесткой ладони. Чуть ли не десять лет семьи их жили рядом, делились всем, что имели. Девушка была ему бесконечно дорога, казалось, они рождены друг для друга, чтобы делить радость и горе; сердце юноши гулко, как вода о скалу, билось в груди. Юноша вдруг подумал о том, что Лхама, раньше часто забегавшая к ним в юрту, в последнее время редко показывается, а когда мимо проходит, отворачивается. Вспомнил он, как Лхама, столкнувшись с ним как-то на пастбище, сказала: «Ну и высокий же ты стал. Только помни, кто ходит, глядя в небо, легко может споткнуться». Батбаяр не забыл, как они с матерью приехали в Хоргой хурэмт — бездомные и голодные, а навстречу им выскочила девчушка с растрепанными волосами и ярким румянцем на щеках; как она первая вошла в только что поставленную юрту и по-хозяйски уселась в хойморе, как в трескучий мороз упросила свою мать сшить рукавицы из овчины и отдала их мальчишке, угонявшему табун на пастбище; как вьюжной ночью они вдвоем сторожили отару и жарили рубец, который стащили у бойды; как ходили за дровами и Лхаме придавило ногу, а он тащил ее на плечах до самого дома; как металась в горячке его мать и они с Лхамой несколько ночей подряд, не смыкая глаз, дежурили у ее постели. Не забыла об этом и девушка.

Батбаяр вздохнул, сжал тонкую кисть Лхамы.

— Ты ведь не притворяешься, не для забавы я тебе нужен? Скажи!

— Такой болезни у меня нет, — с негодованием ответила девушка, вырвав руку.

— Лхама! Я тебя всегда…

— А ты, оказывается, перенял хитрости своей Дуламхорло. Уж она-то умеет вертеть людьми.

— Зачем ты так, Лхама! Как только у тебя язык повернулся. Я тебя…

— Что «я»? Вообразил о себе невесть что, а сам ради Аюур-гуая готов живот надорвать. Скрутит тебя бойда и, как оголодавшего ишака, под ноги себе бросит. Пикнуть не успеешь, как он дух из тебя вышибет. Жаль мне твою мать, — с наигранным безразличием произнесла Лхама.

— У меня своя дорога, но если ты обо мне так думаешь… — Батбаяр почесал в затылке.

Лхама вспыхнула, вскочила.

— Что, правда глаза колет? Дуламхорло авгай только меня увидит — вся пятнами красными покрывается, взглядом хочет испепелить. А тебя заметит — бедрами вертит, облизать тебя готова. Вижу, не слепая, — Лхама сверкнула глазами, грудь ее высоко вздымалась.

«Откуда только слова у нее такие берутся, — думал Батбаяр. — Раньше все молчала, тихая была».

— Жаль, что так обо мне думаешь.

— Да, да. Я давно хотела тебе сказать: не криви душой. Самое лучшее — все объяснить отцу с матерью и откочевать отсюда подальше — может, тогда твоя ахайтан наконец успокоится. Что нам еще остается? Да и Донров ваш проходу мне не дает. Каждый вечер вокруг меня вертится. Никого не стесняется, даже моих родителей. Что мамаша, что сынок. Ни стыда, ни совести. Никому покоя от них нет. — Говоря это, Лхама чуть не плакала.

Сердце у Батбаяра сжалось. Прежде он ничего подобного не слышал от девушки.

— Откочуете вы, откочуем и мы следом за вами. Я никому не позволю обидеть тебя. Только не бросай меня. — Юноша вскочил в седло и, хлестнув коня, ускакал.

«Что он хотел сказать?» — глядя вслед Батбаяру, думала Лхама. Ловкий, проворный Батбаяр скакал так быстро, что полы его дэла парусом надувались на ветру. Лхама, когда Батбаяр скрылся за холмом, невольно шагнула вперед.