Гром победы

Что же она? Подозревает родную мать? Но в чём, в чём? Мать не исполнит волю отца, не допустит её к престолу?..

Господи!..

Но что же это, что же?! Что она, Анна, делает с собою? Кто ей сказал, что отец означит наследницей именно её? И разве отец принял решение сделать её супругой герцога Голштинского? Разве отец принял хоть какое-то решение?..

А если отец и сам — в болезни, в смятении... и сам не знает... А мать? Мать, обещавшая помощь... Уютная, домашняя, с отцовым чулком на коленях... А сплетни о матери... Монс... любовник... Меншиков... И, быть может, эта домашность уютная — всего лишь мнимость? Но нет, нет, мать не опасна... Опасны те, что стоят за нею хищно!.. А коронация?..

И вдруг — озарением: всё сказать отцу! Она решится и скажет!..

* * *

Но как было исполнить своё решение?

Ведь она, возможная наследница престола, — на деле несвободное и зависимое лицо. Куда она может поехать, выехать из дворца? Одна?.. И ещё... Нет, ей не чудится. Ещё совсем недавно была она девочкой маленькой, ребёнком. В сущности, она мало кого интересовала, никого не занимали её поступки. Да и кого мог занимать какой-нибудь её детский пробег через материны покои? И теснившиеся в приёмной комнате сановники, едва поклонившись девочке-цесаревне, тотчас о ней забывали... Но теперь... Нет, ей не чудится. За ней следят, за её поступками, поездками, словами... Словами? За её словами?.. Тот уютный домашний разговор с матерью... Неужели мать проговорилась? Кому? Кому из них? Из тех, что окружают отца... Кому?.. Кто?.. Снова перетасовалась колода... Кто? Меншиков? Монс?..

Андрей Иванович Остерман — за неё. Но уверенности в нём у неё всё же нет. Это герцог верит ему... Поймала себя на том, что назвала худенького, сероглазого «герцогом», как прежде (а кажется, уже давно), когда он приехал в Россию, появился... Неужели она теперь меньше думает о нём? Разве она хочет, чтобы он был иным, не таким, каков он есть, а лучше? Разве она хочет? Нет, она любит его таким, каков он есть, он, её худенький, сероглазый... Разве престол ей дороже?.. Но нет, нет, нет!.. Она не желает себе власти ради власти. Она только... Она, кажется... Ей кажется, чудится, будто она поняла отца, Она хочет помочь отцу! Ведь есть нечто более важное, значимое, нежели она, её любовь, престол, власть... Это нечто — Российское государство, благо многих, неведомых ей людей!..

Но за ней следят. Мать проговорилась. Почему? Кому? Что она, мать, любит этого «кого-то», влюблена? Мать, столь отцом возлюбленная... Или тут другое? Что? О! Страх. Страх — вот оно! Мать боится. Её запугивают. И Анна знает, понимает, кто запугивает её мать. Монс! И ещё (а может быть, эта фигура поважнее) — Меншиков! Он знал мать совсем юной, он знает о ней, он способен запугать её. Но Анна будет действовать. Более не останется девочкой, терпеливо ожидающей чужих воздействий на свою судьбу. Нет! Не будет. Покончено с этим!

* * *

Присев на плотный ковёр-половик, изящная, беззаботная, в лёгком платьице холстинковом, голландского покроя, Анна завела назад обе тонкие руки, оперлась о пол и весело, тонко-звонко смеялась...

Маленькая сестрица Натальюшка удерживала слабыми ручками большую куклу, пёструю и растрёпанную, и, тоже смеясь, неловко бодала кукольной головой старшую сестру. Притворные попытки Анны уклониться ещё более смешили маленькую девочку. Неловко покачнувшись, Натальюшка с размаху уселась на ковёр. Громко пискнула. Две няньки бросились из соседнего покоя. Не ушиблась ли меньшая цесаревна? Протянули руки, хотели подхватить. Но девочка поднялась сама. Большой куклой отталкивала докучные руки... Анна склонилась вперёд, пальцы на колене, чуть приподнятом, сцепила...

Маленькая болезненная Наталья. А ведь тоже... возможная наследница подрастает...

   — Играть! Играть! — Вырвавшись от нянек, Натальюшка ковыляла с куклой...

А ножки-то кривенькие, гусем, — бедняжка... Анна взяла из слабых ручек большую куклу, легко поднялась с ковра, распрямилась. Куклу подняла над головой.

   — Высоко! Высоко! — вскрикивала маленькая...

В соседнем покое — голоса. Анна давно прислушивается. Нет, это меж собой толкуют Натальюшкины няньки. Анна продолжает свою игру с ребёнком и ждёт.

Внезапно приходит на мысль: а насколько искусно она скрывает своё напряжённое ожидание? Обо всём уговорено. И она ведь нарочно пришла сюда, в комнаты маленькой сестры. Здесь некому следить, наблюдать... Кому есть дело до её игры с маленькой? Вот если бы она прошла в покои государыни...

Но скоро ли? Неужели и сегодня не удастся?..

В комнатах самой младшей цесаревны — под стеклянным колпаком голландские часы — на корпусе деревянном сложил крылья медный петух. Стрелка точёная близится к римской цифири «XII». Вот сейчас обе стрелки, большая и малая, соединятся, сольются в одну... Соединились! Петух пробудился, к удовольствию ребёнка захлопал крыльями... Так... Значит, и сегодня не удалось.

Но в дверях появляется мадам д’Онуа, приседает...