Грома бой

– Кузнецов, вас это тоже касается.

Алекс тут же становится серьёзным.

– Чего? Я же не девчонка.

– С такой длиной ваша причёска выглядит неопрятно.

– Но у меня даже до плеч едва доходит.

Она усмиряет его взглядом.

– Я не буду с вами спорить. Чтобы завтра же пришли с другой прической. Садитесь.

Алекс цыкает. Кажется, теперь я понимаю, почему её никто не любит.

В классе абсолютная тишина.

Ирина Ильинична стучит длинными ногтями по столу.

– Староста, кого сегодня нет?

Дамир встает с места, оглядывает класс. Скажи, что Громова нет, пожалуйста.

– Графовой, Карпова и Николаевой.

Ручка чиркает в журнале. Нет, Громов все-таки присутствует.

– Сейчас будете отвечать ваше домашнее задание.

Судя по всему, зря я надеялся, что Ирина Ильинична забьёт на домашку другой учительницы. Ладно, может, пронесёт и не спросит. Не будет же она опрашивать весь класс?

– И не надейтесь, что пронесет – спрошу всех.

Окей, договорюсь об отсрочке. Уверен, она не поставит мне сразу двойку – мало ли, какие у меня были обстоятельства. Да, я забил на Бальмонта, потому что все выходные тусил со своей девушкой и её компанией – хреновое оправдание, но все мы не без греха.

– Пойдем по алфавиту, – она заглядывает в журнал, – Владислав Быков, выходите.

Влад выходит к доске. У него на лице довольная ухмылка.

– Что вы готовили?

– «Осень».

– Начинайте.

Влад прочищает горло. Выпрямляется. Настоящий молодой Маяковский.

– Бальмонт! «Осень»! Поспевает брусника… – он без запинки пробегается по стихотворению.

Ильичка постукивает ногтями.

– Что ж, за такое чтение могу поставить только четыре. На пять претендовать будете? Я задам дополнительный вопрос по произведению или по биографии автора.

Четыре? Я бы за такое поставил три с натяжкой.

– Ну, давайте, – Влад складывает руки у ремня.

– Встаньте нормально, Вы не на футбольном поле. Назовите направление, в котором писал Бальмонт, и в чём его суть.

Тут-то Влад и повалиться. Сомневаюсь, что он учил.

– Ну, он…

– Кто он?

– Бальмонт.

– Так и говорите.

– Бальмонт был сторонником символизма. Это направление в искусстве, в котором эмоции передаются через образы и символы. Как-то так.

Ильичка наклоняется к журналу.

– Ладно, садитесь, пять поставлю.

Влад довольный идёт к своему месту. И всё? Видимо, она только хочет казаться устрашающей, на деле – вполне адекватный учитель.

– Гордеев, к доске.

У меня сердце падает, когда Ильичка произносит фамилию. Я следующий. Повезло же мне быть в начале списка! Ну, хотя бы Марго не увидит моего позора.

Паша объявляет стихотворение «Пламя». Читает его неспешно, с интонациями. Ирина Ильинична слушает, глядя в окно. Когда Паша заканчивает, она переводит взгляд на класс. Складывает руки замком перед собой. И ничего не говорит.

С минуту в классе полная тишина. Взгляд Ирины Ильиничны бегает от одного ученика к другому, будто ожидает какой-то реакции. Чувствую себя тупым, как будто чего-то не понимаю. Переглядываюсь с Алексом. Он пожимает плечами, по его лицу читаю: «Чел, я понятия не имею, что происходит».

Наконец-то Ирина Ильинична переводит взгляд на Пашу.

– Знаете, почему в классе так тихо?

У Паши брови приподнимаются, будто спрашивая: «Почему?»

– Потому что выбранное вами стихотворение оказалось слишком коротким, чтобы целиком заполнить время, отведенное для вашего ответа.

Задерживаю дыхание. Напрягаю мышцы лица, чтобы не выдать никаких эмоций. Но рот не слушается, всё равно искажается в кривую ухмылку. Ещё немного и я заржу на весь класс.

Это так ужасно, что даже смешно. Она что, серьёзно? Стихотворение Влада было приблизительно такого же размера. Чем ей вдруг Пашино не угодило?

– Гордеев, в каком классе вы учитесь?

Его лицо белое, как будто покрыто мелом.

– В одиннадцатом.

– И вы считаете, что это уровень одиннадцатиклассника? – она качает головой, наклоняется к журналу, – ставлю точку, завтра перед уроками зайдете в мой кабинет и расскажете другое. Садитесь.

Паша идёт к своему месту позади меня. Вижу, как он закатывает глаза. Мне его жалко. Он же действительно подготовился, хорошо прочитал. А Ильичка откровенно завалила его.

– Громов, к доске.

Спускаюсь по лестнице, держа раскрытый дневник перед собой. Понедельник, десятое сентября. Первый урок – литература. И огромная красная двойка напротив. «Садитесь, два» – она сказала так просто, без эмоций. И ручкой (!) влепила черного лебедя в журнал.

Поздравляю, Громов. Вот и твоя первая двойка.

Не замечаю, как останавливаюсь посередине лестницы. Мимо меня проходят чёрно-белые школьники. Смеются, разговаривают, спешат по кабинетам – у них всё в порядке. Их голоса звучат как-то далеко. И двигаются они, как в замедленной съемке.

Я сделал первый шаг в бездну. Окончу школу со справкой, никуда не поступлю. Пойду в армию. Через год вернусь на волю и пойду работать – грузчиком, официантом или того хуже, продавцом-кассиром. Буду получать пятнадцать тысяч в месяц и отдавать их родителям. Вечерами буду напиваться. И мама будет плакать на кухне и приговаривать: «Сашенька, почему ты тогда не выучил Бальмонта?»

Меня отвлекает вибрация телефона в кармане. Смска. Кому я там понадобился?