Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

– Ничего не надо. Все уже началось, – ответила тетя Лиза.

Шестого января все родственники каждый год собирались в узком семейном кругу. Я еще удивилась тому, что в этот раз не получила специального приглашения. Скорее всего, старики скромничают и рассчитывают принять в гостях только тех, кто сам доедет, не хотят устраивать шумихи, решила я.

Но, переступив порог их небольшой квартиры, я заметила, что в атмосфере праздника витало что-то еще. Что-то необъяснимое. Поскольку в эти новогодние дни я чувствовала себя слишком подавленно, то не придала ощущениям особого значения и, поздравив бабушку и дедушку, села за стол. По взглядам родственников сразу стало понятно, что мое настроение для них не новость. Наверное, они уже в курсе? Может, им все рассказал мой папа, все-таки сложно за полгода утаить ситуацию от родных. Тетя Лиза деликатно спросила:

– Светочка, что сейчас происходит в суде?

– Суд начался в Новороссийске, – ответила я.

– А Ксюшу, Ксюшеньку ты видела? – поддержала разговор двоюродная сестра Катя.

– Да, – стараясь опустить детали нашей последней встречи, ответила я, – мы виделись.

Обстановка за столом действительно была далека от праздничной. Принятый в нашей семье кодекс вежливости, граничащей с равнодушным невмешательством, не позволял мне выйти за условные рамки приличий и пуститься в пересказ триллера, который сложно облачить в «приличные» слова. Преклонение перед приличиями, благопристойностью делало всех сидящих за столом фарфоровыми и даже лицемерными, хоть мне и горько было это осознавать.

Культ высшего образования, подчеркнутой политкорректности и рафинированной порядочности зародился в нашей «идеальной» педагогической семье, когда семьи как таковой еще не существовало. Бабушка с дедушкой тогда еще только познакомились и были обычными московскими студентами. Оба из Владимирской области, они вырвались в столицу, чтобы поступить в вуз. Надо признать, что приверженность делу, преданность власти, отсутствие корысти и стремления к личному обогащению позволили им многого добиться в жизни. Бабушка была уважаемым директором школы, ее слово и авторитет были непререкаемыми. Мама рассказывала, что в детстве она боялась подойти к бабушке вечером, после работы – так строго, устало и неприступно та выглядела. Проявлять чувства и материнскую заботу чрез меры было не принято. Наверное, так обстояли дела в большинстве советских семей, живших по принципу «общественное выше личного». Дедушка, выучившись на геолога, провел всю молодость в экспедициях, за строительством геодезических вышек в тайге и на Таймыре. В детстве мы с братьями обожали слушать его рассказы об этих походах. Потом дедушку избрали депутатом Смольнинского района Ленинграда и назначили ректором колледжа геодезии и картографии. До сих пор его чествуют на всех праздниках в колледже. Но дедушка никогда не злоупотреблял своим положением и отказывался даже от тех благ, которые мог иметь по долгу службы. Когда советская власть кончилась, бабушка с дедушкой, кажется, продолжали быть верными уже несуществующему режиму. Не помню, чтобы дедушка позволил себе хоть раз сказать вслух о дворянском происхождении своей фамилии, а тем более о том, что большевики отобрали особняк, принадлежавший его семье в городе Юрьев-Польский. Видимо, ему представлялось это платой за стабильную и счастливую, по его мнению, жизнь. В детстве меня поражало, что ровно в девять вечера, после боя старинных часов, дедушка делал радио потише. Однажды я его спросила:

– Почему ты убавляешь звук?

– Чтобы не потревожить соседей, – с достоинством ответил он. В этом был весь дедушка, образец интеллигентности.

Сейчас я глядела на те самые часы и думала, почему над праздничным столом нависла тишина. Неужели мы все боимся кого-то потревожить? Тем более что за стенами небольшой квартиры бушевали соседи, празднуя уже шестой день подряд Новый год, за окном гудели и разрывались петарды, а между нами, несмотря на такой радостный повод, явно чувствовалось отчуждение. Тут бабушка поднялась, желая произнести тост. Ей, как всегда, никто не смел перечить.