Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками

Для того чтобы разобраться в ситуации, потребовалось вмешательство федерального правительства, что заняло некоторое время. Сначала на заседании национальной комиссии сформировали специальный «фортепианный комитет», которому было велено разрешить спор. Его члены вынуждены были на протяжении девяти часов выслушивать свидетельские показания, после чего постановили, что любой инструмент, не принимающий участие в конкурсе, может быть изъят из экспозиции, «в том числе в случае необходимости и под дулом пистолета». Впрочем, чикагское лобби по-прежнему было недовольно и настояло на организации еще одного органа, Совета по управлению и делопроизводству, который заседал за закрытыми дверями. Тот в свою очередь обратился за помощью к Административному совету — дело никак не могло сдвинуться с мертвой точки.

Иллюстрация 1893 года: «Соломоново решение! На следующей ярмарке Падеревский будет играть на всех роялях сразу!»

В день первого концерта все эти многочисленные советы наконец сформулировали решение, достойное царя Соломона. Падеревский в конечном счете может выступить на «Стейнвее», провозгласили они, поскольку концертный зал формально представляет собой отдельное от ярмарки учреждение. В качестве компромисса Теодору Томасу предписывается разместить в вестибюле концертного зала несколько инструментов местных производителей и провести на них открытые репетиции.

Кто-то от этого выиграл, кто-то проиграл. Падеревский в итоге смог выступить на ярмарке, однако затем вынужден был отменить запланированные нью-йоркские концерты в связи с усталостью. Томас был уволен с должности музыкального руководителя ярмарки и едва не лишился оркестра. С другой стороны тот самый скандально известный теперь рояль, на котором играл Падеревский, чикагские дистрибьюторы фирмы SteinwayЛайон и Поттер выставили в своем салоне — посмотреть и потрогать инструмент, заваривший такую кашу, собирались длинные очереди. Подобный маркетинговый успех нельзя было купить ни за какие деньги.

Глава 14. Ключи от целого мира

Весь мир — театр. Наряду с русскими экстравертами и немецкими интровертами были и апологеты других течений, вносившие собственную скромную лепту в мировую музыкальную копилку. Музыкальным гурманам предлагалось отведать немного польского щегольства или британской непритязательности, французского шарма, итальянской утонченности или, скажем, американской непосредственности.

Если главному польскому композитору Фредерику Шопену был присущ меланхоличный нрав, то в бесчисленных маленьких городках у берегов Балтийского моря царил совсем иной дух, балаганно-фольклорный, и он же слышался в музыке бродячих ансамблей — например, клезмер-трупп, мигрировавших по территории Польши, Украины, Литвы, России и добиравшихся даже до Америки. Эти ансамбли заимствовали элементы европейской и ближневосточной традиций, церковной и светской музыки, древних ритуальных песен и современной импровизационной музыки и сочетали их, получался веселый мультикультурный праздник. Подобная сырая, народная витальность порой проникала и в творчество польских академических музыкантов.

Как и польский язык, многое заимствовавший в разное время из чешского, украинского, турецкого, венгерского, немецкого, итальянского и латыни, местная фортепианная школа была подвержена большому количеству внешних влияний. Многие музыканты, такие как пианист и композитор Леопольд Годовский (1870—1938), рано покидали родину и уезжали учиться и работать в другие страны. В итоге врожденные, национальные и благоприобретенные за границей черты в их творчестве причудливым образом монтировались. У Годовского это была, с одной стороны, сугубо польская вспыльчивость, а с другой — немецкая педантичная точность, и все это умножалось на невероятный уровень сугубо технического мастерства. Генрих Нейгауз, легендарный преподаватель Московской консерватории, был его учеником и вспоминал, что «было восхитительно смотреть на [его] очень небольшие, как бы выточенные из мрамора, удивительно красивые руки (как бывает красивой хорошая скаковая лошадь или тело великолепного физкультурника) и наблюдать, с какой „простотой“, легкостью, гибкостью, логикой и, я бы сказал, „мудростью“ они выполняли сверхакробатические задачи».