Громов: Хозяин теней

Я кувыркнулся, больно ударившись плечом и боком, кажется, рёбра тоже хрустнули, а когда развернулся, то увидел, как Еремей сноровисто кромсает тварь клинком. И что тот оставляет уже знакомые мерцающие следы. И что тень, вцепившись когтями и клювом в кишки, раздирает их, при том яростно так. Кишки же шевелятся.

И черный клубок.

И…

Твою ж мать… нет, твою же ж мать… надо будет икону прикупить. Или лучше дюжину. И над кроватью… или охотникам не помогут?

Я сел.

Встал на корточки.

И не удивился, когда стошнило. Оно-то… нормально даже. И дрожь в руках. И липкий страх. И желание вернуться в приют, сунуть голову под подушку и там держать, для надёжности одеялом укрывшись.

Я на такое не подписывался.

Я…

Тень, радостно взвизгнув, подскочила, чтобы обрушиться на чёрный клубок, который откатился в сторону, а потом скоренько так потянулся к дверям старого дома, надеясь сбежать.

Выхлест?

Или что от него осталось?

Еремей не заметил. Рубит вон куски чего-то… сложно сказать. И хорошо. Тень впилась в тварь когтями и клювом, чтобы, разодрав, тут же поглотить. До меня донесся отголосок тепла и сытой радости.

Благодарности даже.

— Не за что, — буркнул я, сомневаясь, что тень поймёт. — Дядька Еремей… он уже того. Всё.

— Всё? — Еремей остановился. — Точно?

— Ага… только… это вот…

От покойника остались куски плоти и кости. И смотреть на них было отвратно.

— Уберём, — Еремей клинок отёр о жесткую траву. А потом на меня поглядел. Испытующе так… я же на него.

— Дядька Еремей…

Мысль, пришедшая мне в голову, показалось донельзя толковой.

— А вы меня драться не поучите? Ну… хоть немного… пока меня не зашибли.

Он хмыкнул.

И расхохотался.

— А ты этот…

— Оптимист?

— Чего?

— Человек, который верит в светлое будущее.

Смех заставил его закашляться, но Еремей сплюнул комок слизи и губы отёр. А потом, посерьёзнев, сказал:

— Я бы поучил. Но я… не тот человек, у которого надо учиться, мальчик.

— Так больше не у кого… а Мозырь всё одно от меня не отстанет. Верно?

— Толковый.

— И… если он дозволит… лучше уметь, чем сдохнуть, потому как револьвер удержать не способен. Или вот… ножом порезаться могу.

Драться я умел там.

Дома.

И давно… так давно, что и не упомнишь. Нет, про тренировки не забывал. И тренера у меня были титулованные, именитые, да… там, на татами, это одно. А вот так, чтоб мокрая грязная трава, ночь и твари — совсем другое. Савка так и вовсе у нас от тренировок далёкий.

— Я Мозырю не служу, — сказал Еремей зло.

— Извините. Я думал…

— Многие думают. Я сам по себе. Пока… с Мозырем ладим, но если вдруг, то и сам могу… уйти.

Или ему кажется, что может. Даже умные люди заблуждаются.

— Посмотрим, — он не дал точного ответа. Но мы оба друг друга поняли. — В дом пойдём?

— А как же! Мы ж полынью так и не нашли, — я сунул руки в карманы. — А мне за неё обещано было…

— Обещанного три года ждут, — не удержался Еремей.

Может, и так…

— Интересно же ж… я никогда не видел. На что она похожа?

— А вот найдёшь и поглядишь.

Он не стал убирать клинок. И револьвер зарядил, явно не спеша подходить к дому.

Найдёшь и поглядишь…

А и вправду, на что?

Глава 26

Глава 26

«Объединенными силами в Святске открыта стекольная фабрика по новейшей технологии. В три смены будут трудиться рабочие, создавая не только широкий ассортимент аптечных склянок, но и лабораторную посуду особой прочности. В составе этого стекла используются редкие компоненты, добычу которых удалось организовать и поставить…»

«Известия»

На что похожа полынья? На зеркало. На огромное зеркало, растянувшееся от пола до потолка. Причём зеркало это было неправильной формы. Широкое основание его занимала всю стену, забираясь углом даже по печь. Тогда как к вершине оно сужалось, загибалось кривой дугой, чтобы резко оборваться на стыке потолка и стены, точно кто-то взял да и обрезал.

Нечеткие границы на грязно-серой стене создавали ощущение, что будто бы эту стену и вправду потдапливало, размывало. Чёрная глянцевая поверхность пестрела пятнами. Они то появлялись, расплываясь белесыми проплешинами, то исчезали. И казалось, будто кто-то там с той стороны, прислонился и дышит, и трогает тонкую плёнку в поисках выхода. Мы с Еремеем в зеркале не отражались. А потом я понял, что Еремей и вовсе его не видит. он стоял в середине комнатушки, отчаянно принюхиваясь, и только головой поводил, то влево, то вправо.

— Тут, — сказал Еремей. — Тут она… Чую. Рядом

— Вот, — я указал на стену. — А она должна быть такой… Большой.

— Сильно большой? — он отступил на шаг.

— Ну… Не знаю. По низу от того угла и до печи. А по стене так кривая, ну вот так где-то.

Я попробовал очертить в воздухе границы.

— Погодь, — Еремей вытащил из кармана шинели тряпицу, в которой нашелся огрызок желтоватого мела. — На от. Малюй.

Перспектива приблизиться к полынье не радовала.