Громов: Хозяин теней

— Есть тени старшие… это уже те, которые воплощение имеют. В нашем-то мире они способны протянуть худо-бедно, но если не найдут питания, то всё одно ослабнут и распадутся. Ранга до третьего — точно. Выше… тут сложнее. Если тень сумела выбиться до такого, то так просто она не дастся. Значится, где-то прижилась, прикормилась. Или прикормили.

Последние слова Еремея были сказаны так тихо, что я с трудом разобрал их сквозь рокот мотора.

— Порой тени пробираются в тело человеческое. Во времена былые, сказывают, Охотники порой так и делали. Примучивали тень, чтоб посильнее, и в человека прятали…

— А человек тогда… как? — Метелька и застыл с куском мяса в одной руке и калачом в другой.

— Никак. Видел сегодня? Это вот она сама в мертвяка залезла… вот так же, только в живого. Оно-то даже указ государев вышел, чтоб крепостных для дел беззаконных не продавали, а Охотникам и подавно. Им прямо запретили люд держать. Но издать указ — это одно, а поди-ка проследи, чтоб выполняли. Тем паче обойти его не так и тяжко. В живом теле такая тень и уйти может дальше, чем просто на привязи, и вовсе-то от человека не отличима. А что человек этот силён и уязвить его почти никак… ладно, это пустое. Прошлые дела.

Не скажи.

Вот за сегодняшнюю поездочку я о мире узнал куда побольше, чем за все прошлые дни.

— Главное, что из тела сперва душу изгоняли, то есть уходила она то ли к Господу, — Еремей перекрестился, — то ли к твоей Госпоже.

И на меня поглядел в зеркало заднего вида.

Сижу.

Слушаю. Нет, жевать жую, потому как есть охота со страшной силой. Но и слушаю.

— Сумеречники же тем и противны миру, что душа в теле остаётся. Что душа эта сама тень подбирает… прибирает. Говорят, что и зовёт.

— Зачем? — Метелька аж привстал. Правда, машина подпрыгнула на кочке, и он плюхнулся на сиденье. А мне вот тоже интересно до жути, зачем?

— Так… — Еремей замедлил ход. И из города мы выбрались, стало быть, почти приехали. — Дело такое… жизнь, ребятки, она сложная. И несправедливая зачастую. А от несправедливости этой душу ломить начинает. Бывает, что есть у тебя враг, ненависть к которому разум застит… казалось, что дай только добраться и зубами за горло возьмёшь… вцепишься намертво.

Говорил он тихо и как-то равнодушно, только ни я, ни Метелька этому равнодушию не поверили.

— Да беда в том, что сидит этот враг высоко аль далеко, и не пустят к нему человека обыкновенного… что остаётся? Смириться. Или тень позвать, душу ей свою предложивши. И будет тень в тебе сидеть, жить-поживать… сил набираться… а как наберется, так и превратит человека в тварь лютую, от которой ни охрана, ни засовы дворцовые не защитят…

По спине холодком потянуло.

— С сумеречниками и Охотники не больно-то рады встретиться. Особенно тяжко, когда дар в человеке есть изначально. Тогда и выходит, что не просто тварь, но с даром… ладно, напугал я вас.

Еремей повернулся и улыбнулся.

— Бестолковые… сказки это.

Сказки?

Если так, то синодники в эти сказки очень даже верят.

Глава 27

Глава 27

«Набирает обороты спор вокруг нового проекта реформы народного образования, предложенного к рассмотрению графом Тышкевским. Проект Тышкевского предусматривает широкие меры ограничения, вплоть до полного запрета так называемых вольных и фабричных школ с сокращением срока обучения в государственных и церковных. Также предлагается существенный пересмотр программ с упором не на естественные науки, но на воспитание отроков в духе христианства и смирения, дабы тем самым препятствовать развитию революционной заразы, глубоко пустившей свои корни…»

«Народное просвещение»

Еремей довёл нас до ворот. И сонный Фёдор, заворчавший было, что так-то не договаривались, увидавши Еремея прямо переменился. Он вытянулся, расправил плечи и поклон отвесил, причём не со страху, если я хоть что-то в людях понимаю.

— Пригляди за мальцами, — Еремей пожал протянутую руку. А другою вытащил портмоне.

— Не надобно, командир, — покачал головой Фёдор.

— И это… пусть отдохнут завтра. Сегодня поработали хорошо. Добре?

— Так… заберу… скажу, что мне помогать будут, а там-то в сторожке и поспят, — Фёдор всё же взял протянутую купюру. — И поесть соображу…

— Сам соображу.

— Только это… ежели часто… княжна… прознает же ж.

— Договорюсь я с княжною. Помнится, она тут воспитателя искала…

— Думаете?

— А чего тут думать. Сейчас дела решу и вернусь. Глядишь и не откажет по старой-то памяти.

Впрочем это Еремей произнёс с некоторым сомнением.