Громовержец

— Пройдись по деревне и попробуй купить еды на два, нет, пожалуй, на три дня, сосуды для питья, еще возьми четыре, а то и шесть боккэнов, да покрепче, запомнил?

— Есть, господин!

— Я уже говорил, хватит меня так называть…

— А тогда как?

— Называя меня просто Седьмой или хотя бы мастером…

— Договорились!

— И еще…

— Что?

— Купи все по двойной цене, если получится. Это максимум, что мы можем сделать для людей, которые столько потеряли…

— Понял! — сказал Дайске, а затем хотел пойти обратно к дому покойного Каору Ямамото, но Седьмой окликнул его.

— Эй, кстати, у меня появилась замечательная идея!

— М? — удивленно промычал Дайске.

— Ты станешь новым хранителем, ты же потенциально бессмертен теперь.

— Что?

— А… Не бери в голову… Давай, иди куда шел… — Седьмой опустился с головой в невероятно приятную воду источника.

«И что это вообще было?!» — недоумевал Дайске…

Легкая улыбка Дайске, налезшая от предвкушения нового интересного пути с Седьмым и скорого сора деньгами, резко ушла, когда он вновь увидел разрушенную деревню. Перед Дайске предстала ужасная картина дома покойного Каору: полуразрушенная, давно лежащая на земле входная дверь, изрезанный и полусожженный дверной проход, в котором до сих пор торчала катана одного из воинов (похоже, что она отлетела в дом, когда Седьмой разрезал войска Инь с такой скоростью… Пожалуй правильнее будет полагать, что он их разрывал…), рядом спешное захоронение главы семейства, павшего при защите Мизуки с матерью, сделанное буквально из двух досок, зарытых в землю, вход в дом же начинался с довольно крупной ямы, которая осталась оттого, что Дайске вчера вырвался из подвала. Полудемон вошел в минку и уже за первым поворотом к столовой комнате встретил полукровку Мизуки.

— Мизуки…

— Ты, Дайске?

— Да, это я… Почему ты сидишь на полу, он такой грязный, весь в крови, — юноша приобнял Мизуки и поднял ее на руки, как плачущего младенца, — он такой холодный, не плачь, прошу тебя…

— Я, я… Отнеси меня к Изуми, молю тебя… — еле открывая губы от усталости, прошептала девушка. Ее глаза закрылись, оставляя под ресницами тонкий след, что был еще белее ее светлого лица, это соль проступала на коже девушки — Мизуки рыдала всю ночь.

Выходя из дома, Дайске увидел кое-что настолько ужасное, омерзительное, а главное, нечестное, несправедливое, жестокое, недопустимое, что, уже не сдержавшись, прикрыл своим кимоно лицо Мизуки и сам отвернулся. Из мокро-кровавой земли торчали две выломанные откуда-то палки, имитируя надгробную табличку, на них было выцарапано: «Каору Ямамото». Рядом с горкой на земле лежала мать Мизуки. Руки женщины были все в грязи, крови и ссадинах. Рукава одежды разодраны, голова лежала по самые уши в земле… «Бедная женщина всю ночь рыла могилу собственного мужа, но зачем, она же понимала, что умрет, зачем?» — задумался Дайске. А что сказать Мизуки?! А потом вспомнил слова Седьмого, которые могли внести ясности: «Легко умереть за что-либо дорогое тебе, сложнее — жить ради великой цели, но самое тяжелое — продолжать жить просто так…»

Юноша шел все быстрее и быстрее, минки деревни мелькали по бокам все чаще и чаще, все громче и громче слышалось восклицание: «Изуми, кто-нибудь знает, где Изуми? Изуми!». Вдруг где-то за спиной Дайске послышался нежный голос пожилой дамы.

— Вы ищете Изуми? — спросила старушка.

— Да, вы знаете, где она? — резко остановился, обернулся и ответил Дайске.

Изуми хотела было сказать, что она та, кого ищет парень, но, увидев Мизуки всю в крови, уставшую и заплаканную, женщина тут же спешно завела обоих внутрь своего дома и приказала положить Мизуки на мягкий футон в центре гостиной. Изуми жила одна в большом доме и любила только Мизуки, они взаимно считали друг друга внучкой и бабушкой, они были очень близки.

— Моя девочка… — нежно, чуть ли не дрожа произнесла Изуми, склонившись над Мизуки.

Когда женщина поцеловала девушку в щеку, она повернулась к Дайске и показала ему рукой на выход.

Двое вышли на улицу. Изуми к большому удивлению Дайске достала из Кимоно трубку то ли с табаком, то ли еще с чем и закурила.

— Как звать? — прервала молчание бабушка Мизуки.

— Дайске… Уннава Дайске.

— Ясно… Ты ее хахаль?

— Да — задумался, но потом гордо ответил, не оставляя девушке и шанса на выбор.

— Где ее родители? — очередная затяжка еще гуще прежнего. Казалось, что теперь деревня, помимо крови, скорби, разрухи, золы и трупов, заполнена еще и дымом…

Дайске просто промолчал, надеясь на проницательность женщины.

— Ясно… — глубокий выдох, больше похожий на дыхание дракона, стихия которого почему-то — дым.

— Вы ее бабушка?

— Неродная…

— Это как?

— Кверху каком. Ты почему Мизуки не защитил, если любишь ее, почему же она вся в слезах?

— Я «контрактник», ну, так сказал Каору Ямамото.

— Хм… Я думала, что это бред старикана Мизуки, возомнившего себя алхимиком, а не инженером… А теперь тут ты. Он был бы рад, если бы не помер.

— Бабуль, что же вы такое говорите, нельзя так о…

— Мертвых? Не бойся, они не будут мстить… Ты же такой же.

— В смысле?