Грот афалины (илл. В. Барибы)

Некоторые побежали на берег лагуны. Если не спасут свои пальмы, то хоть зеленые орехи снимут. Не было уже у людей ни боязни, ни уважения к лавочнику Ли Суню. И отлупцевали его, и раскидали все его шмотки, отобрали орехи. Особенно старался Амара.

— Я вам это припомню… Я вам припомню!.. — грозился Ли Сунь.

И на американском катере умчался на Горный.

Вернулся он около полудня с пятью полицейскими и чиновником с папкою под мышкой. Полицейские были в чалмах, с карабинами и кривыми тесаками, большими по величине, чем ножи-крисы. Чиновник был в индийской одежде — в черной шапочке, похожей на пилотку, в белом сюртуке и белых штанах. Катер с ними вошел в лагуну не снижая скорости, с разгону ткнулся в белый песок. Скинули сходни, и все пятеро полицейских, чиновник и китаец сошли на берег.

Отправились сразу не в деревню, а к палаткам, в которых разместились американские солдаты и офицеры. Разговаривали там около часа, шептались, видимо, о чем-то договаривались.

Зоркие глазки у Ли Суня…

— Эй вы! — заметил он Янга и Туна, которые залегли под кустами и наблюдали за тем, что делается в лагуне и на берегу. — Позовите сюда Ганеша! И быстро: одна нога тут, другая там!

Янг и Тун показали ему язык, передразнили и… исчезли в чаще.

— Не позовут. Но я сам знаю, где живет Ганеш и где тот разбойник. Пожалуйста, идите за мною! — позвал он полицейских.

Амару поймали и привели под Дерево Собраний. Привели и старосту.

— От имени Его Величества султана!.. За посягательство на священную и неприкосновенную частную собственность!.. — высоким, почти срывающимся голосом выкрикивал чиновник, будто выступал перед многолюдной толпой.

Амару полицейские распластали на земле и принялись бить бамбуковыми палками. Так же отлупцевали и Ганеша — за то, что вконец распустил своих сельчан, не следит за порядком. Сильно поколотили — не смог встать.

— Не прикидывайся, негодяй! — начали толкать его ногами полицейские. — Скажи спасибо, что не арестовали и не отдали под суд.

Но Ганеш не вставал.

— Лучше совсем добейте… Я не переживу этого срама… — простонал он.

Снова принялся созывать всех лавочник Ли Сунь.

Пока люди собирались, полицейские страдали от жары. То один, то другой брали кокосовые орехи, одним ударом срубали у них макушки, словно головы врагов султаната, и высасывали сок. Подносили и американцу-офицеру, который равнодушно глядел и на экзекуцию, и на все, что выделывали полицейские и чиновник.

Пришло совсем немного людей — может быть, третья часть из тех, что были вчера на собрании.

Высоким лающим голосом чиновник говорил, что времени на раздумье у людей было много. Теперь дается на сборы всего два часа. В лагуне возле берега их ждут катер и вельботы, американцы бесплатно доставят их на Горный.

— Кто является главой семьи, подходите сюда за получением пособия. Каждому будет вручен чек на предъявителя, по чекам можно в Горном или на Главном в конторах банка получить пятьдесят долларов.

В ответ слышался только плач-скуление, будто у людей уже и силы не хватало заплакать во весь голос. Не переставал стонать и Ганеш.

Потом говорил офицер, а чиновник переводил. Американцы не будут никого привлекать к ответственности за то, что ранили их солдата.

— Случилось недоразумение, больше такого, я надеюсь, островитяне не допустят, — голос офицера звучал почти ласково.

— А как же… А как же тогда… — застонал, закашлял, давясь кровью, Ганеш. — Ваш солдат двоих застрелил! Наших! И ему ничего за это не будет?!

Чиновник скоренько прошептал офицеру, что сказал староста.

— Этого не может быть, потому что быть такого не может! — ответил офицер.

— Такой факт и мне не известен, — добавил от себя чиновник, переводя слова офицера. — А вам мы могли бы еще добавить за этот поклеп. Но вы мне нужны живые… Называйте каждого главу семьи. Составим список, акт на выплату.

Полицейские подтянули Ганеша к баньяну, посадили под деревом, прислонив спиной к стволу.

5

Над деревней, над всем Биргусом разносились плач и причитания.

Люди не знали, что взять с собой, что оставить. Может, там в большом цивилизованном мире, на Главном или на Рае жестяная банка из-под консервов, служившая здесь кружкой, не стоила выеденного черепашьего яйца. А биргусовцам при их нужде все было дорого, все мило.

Прошел час, прошел второй, но никто не был готов покинуть свое жилище. Люди что-то связывали, перевязывали, бросали и вновь забирали. А если кто и был готов, то не лез вперед, оглядывался на других. Прежде люди шли за бомо, шли за старостой, а теперь их не было. И в растерянности забивались в темные углы, в кусты, надеялись отсидеться, спастись.