Грот в Ущелье Женщин

– Не то… Мудрый дед. Очень мудрый. Тенденциозен только. Он даже Ивана Грозного винит в том, что тот поморский флот подрезал, запретив плавать в Мангазею, а в Коле торговать с иностранными купцами. Только торг вести через Архангельск. Наверно, эти запреты действительно привели к упадку экономики края, снизили роль флота в жизни поморов, потерял былое могущество флот северных морей, и поморы-старики, возможно, правы: не нужны были те меры. Но вполне возможно, прав Иван Грозный. Запад тогда на Сибирские земли поглядывал весьма алчно, карты стремился заполучить, пути разведать. Вот и прикинь, узнай они тогда морской путь в Сибирь, как мы от них отгородили бы ее? Была ли тогда у России сила защитить ее, безбрежную? Вот и посуди, – помолчав немного, собираясь с мыслями, затем продолжил: – А, возможно, раньше Сибирь освоили бы, не отгороди от нее водный путь сознательно. Как я понимаю, чтобы судить о чем-то, нужно знать максимально полно предмет. Впрочем, это – аксиома. Все это понимают, беда только в том, что иные не считаются с ней. Говорят, будто вещают: так, и только так. Все, что не сходится с их словом, – несерьезно. – Снова помолчав, спросил с ухмылкой: – Думаешь, я с дедом серьезно спорил? Нет. Не имею права. Намного больше меня он знает. Интересно его послушать, а когда чуточку поперечишь, он расходится. И потом: история края – это частица истории России. Ведь Савелий Елизарович сына своего нацелил на изучение края. Кандидатскую тот защитил. Докторскую уже заканчивал. Интересно назвал: «Море Студеное». Погиб в шторм. И еще двое из нашего становища с ним погибли. Один их них – сын Максимовны. Дед, рассказывают, занедужил. Месяц с кровати не поднимался. Думали все – отжил свое. Тогда-то Надя, дочь погибшего, перевелась на заочное и приехала сюда. Отходила дедушку. Так и не бросает. И деда, и Максимовну. Дом Максимовны рядом стоит. По сей день старушка ждет сына. Все время на берегу. А когда шторм, спешит к той губе, в которую можно на лодке или на катере зайти. И стоит на видном месте, как маяк. Ни разу, говорят, не простудилась. Вот Надя да и дед опекают одинокую, горем убитую старушку, все для нее делают. Савелий Елизарович говорит, что пока жив – Максимовну не оставит без присмотра. И еще говорит, помогу внучке дело отца ее продолжить.

– Она, кажется, влюблена в тебя?

– Да. Но я не могу любить и ее, и Олю. Я по Оле тоскую. Иногда – хоть на стену лезь.

– Но ты же не к деду Савелию только ходишь?

– Скажи на милость, почему я должен избегать с ней встречи? Враг она мне, что ли? Мы с ней объяснились еще до моей женитьбы. Она поняла меня, и мы остались друзьями, – Полосухин помолчал немного и добавил грустно: – Гранский так же, как и ты, думает. Ведь он, Евгений Алексеевич, любит Надю.

Самое время было поставить точку, но я, понимая, что проявляю назойливость, все же спросил:

– Что ж Олю не вернешь? Пошли письмо. Зачем мучить и себя и ее?

Полосухин молча посмотрел на меня. Я уловил в том взгляде и удивление, и жалость. Не понял я, отчего он вдруг жалеет меня? А следующая фраза меня буквально огорошила.

– Рапорт я написал. Либо переводят пусть, либо увольняют.

– Не трусостью ли пахнет?

– Нет. Но командовать, зная, что подорван авторитет…

– Я дал себе слово бороться за тебя. Я поверил тебе. Сегодня же напишу письмо начальнику политотдела.

– А с Гранским как? Что о нем напишешь в письме? Пока я здесь, Надя не ответит ему взаимностью. Вот еще в чем вопрос.

– Ну, это ты совсем что-то не то говоришь.

– Может быть, но рапорт уже написан.

Глава седьмая

Капитан Полосухин еще раз просмотрел план охраны границы на следующие сутки и, передав его старшине, велел:

– Действуй, Данило Константинович. Мы с Бокановым – на острова. Давно вместе не выходили.

И в самом деле, прежде, до командировки на учебный, частенько Полосухин брал меня с собой. Становились мы с ним на нос катера (любимое место капитана), и он то рассказывал мне об особенностях той или иной губы при разных ветрах и водах, а то экзаменовал: все ли рассказанное им в прошлые выходы запомнил? И если я что забывал, терпеливо повторял еще раз, иногда даже подбадривая меня:

– Ничего, и я не сразу познал участок. Это, комиссар, – не сухопутье.

А после возвращения отчего-то не брал. Уже больше недели, как мы спустили катер, чтобы встречать комиссию, но она все не приезжала. Хорошего в этом, конечно, мало. Учеты я все проверил, заполнил, где что прежде упущено было, и теперь старался ничего не просмотреть. Я предполагал, что комиссия определенно станет изучать не только причину несчастного случая, но и анализировать службу, дисциплину, учебу и партийно-политическую работу. Иначе она не может поступить, и я готовился именно к такой проверке, беря на себя часть функций начальника заставы, ибо Полосухин, казалось, забыл о приезде комиссии, его словно затянуло ежедневье в бесконечную круговерть будничных дней.