Грот в Ущелье Женщин

Но только на обратном пути откликнулось море на эту просьбу. Выгрузились они в маленькой бухточке, приняли раненых, выскреблись задним ходом на чистую воду, легли на обратный курс, и тут ветерок гафелем заиграл. Солнце в тучку нырнуло, чтобы не видеть вдруг позеленевшего моря, ставшего отталкивающе-неприятным. Не нравится такое солнцу, а человеку куда деться – не прыгнешь за облако. Тревога заполняет душу непрошено, беспричинно. Вот она природа, какая сила в ней: захочет – веселость расплескает, захочет – в грусть вгонит. И попробуй объясниться с ней, понять ее.

– Теперь, слава богу, можно мористей взять. Не поднимется фашист на крыло, – удовлетворенно заключил Петр и спросил вахтенного: – Лево руля?

– Можно, – согласился вахтенный.

Ветер крепчал. Волна становилась круче и круче. Петр все чаще поглядывал на Степана и спрашивал то и дело:

– Травить не тянет?

– Нет.

– Слава богу. Последнее дело для моряка, когда травит. Ты уж крепись.

А Степану и крепиться не нужно. Чувствует себя, словно родился для штормового моря.

Суденышко каботажное, рассчитанное на работу в порту, моталось на волнах, будто скорлупа от ореха. Но вперед все же ползло упрямо и доползло до своей бухты, до своего причала.

– Фарт вам, не иначе, вышел. Все, как по маслу. На роду, видно, вам написано спокойно проплыть, потренироваться, – вроде бы с завистью проговорил Петр. – Пойдем поспим. А то ведь не успеешь оглядеться, снова скомандуют корабль к походу изготовить. А каким будет поход, один бог знает…

И впрямь, словно только успел Конохов отстегнуть парусиновую кровать, похожую на те люльки, в каких матери Лихих Пожней убаюкивают крикливых малюток, лишь опустил голову на подушку, как уже толкнул его в плечо Петр и поторопил:

– Быстро! Наверх всех свистают.

Ветер не утих. Заливчик пенно бурлил, буксир переминал бортом кранцы, по пирсу, пригнувшись, проталкивался сквозь ветер длинный строй солдат в ватниках, с пухлыми вещмешками и автоматами за спинами. От строя отламывались увесистые ломти и заполняли палубы кораблей. Повернула часть строя и к буксиру.

Затопали пехотные кованые сапоги по палубе, застучали по трапу. Еще не стихли шаги, еще не разместились бойцы по отсекам и трюмам, а команда уже прозвучала:

– Кормовой швартов отдать!

Вышли из бухты, втиснулись между такими же посудинами-малышками в кильватерный строй и зашлепали полным ходом, боясь отстать от военных кораблей.

– Фашист с воздуха не сунется. Должен обойтись рейс, – уверенно, как об уже случившемся, сказал Петр.

– Не крякай, не испимши, – буркнул в ответ лейтенант. – Ишь, предсказатель нашелся…

Петр и сам потом, когда уже на обратный курс легли, ругнул себя: «Накаркал под руку». А до Рыбачьего и в самом деле дошли, будто в мирное время. Ни одного самолета, ни одного выстрела. Командир даже разрешил у орудия и у пулемета не дежурить. Для чего, дескать, без нужды людей на ветру держать. Он хоть и попутный, волну на палубу не бросает, но попробуй постой несколько часов кряду на палубе – зуб на зуб не попадает.

Подплыли к месту высадки. Та же бухта, в которой и раньше были.

– Почелночим между кораблями десантными – и берегом, – недовольно заключил Петр. – Добрых полсуток.

И снова не предугадал. В бухту сразу вошли две «мошки» и буксир. Только мысок обогнули, слышно – не все ладно что-то. Стрельба возле самого берега. Лейтенант бинокль к глазам, – и сразу:

– Самый полный! К бою!

Вот уж и без бинокля видно все как на ладони: бушлаты и ватники сошлись в рукопашной с егерями, а тех прет видимо-невидимо.

– Держись, братцы! – умолял бойцов лейтенант, словно те могли услышать. – Сейчас подсобим.

Справа «мошка» ткнулась в берег, и горохом посыпались навстречу смерти десантники и матросы. Вот и буксир боднул берег. Десантники уже на баке. Прыгают сразу.

– Свободные от вахты – в бой! – крикнул лейтенант, и Степан Конохов, выхватив карабин из гнезда, кинулся вслед за десантниками.

Егеря – это не плетеные ивовые прутья в металлических рамках на стойках, в которые по команде военрука: «Длинным коли!» втыкал Степан трехгранный штык учебной винтовки. Головы егерей – не ватные мячи, надетые на колья, о которые Степан обломал не один приклад, выслушивая всякий раз горестные упреки: «Вот – дуросил! Где напасешься инвентаря?!» – егеря стреляли, кололи, били прикладами, успевай только поворачиваться. Но Степан во всех случаях оказывался проворней, и если уж приклад доставал кого, тот валился, словно трава под взмахом ловкого косаря. Забыл Степан Конохов, что из карабина можно стрелять, да и патронов у него было всего пять штук, только в магазине. Недосуг ему было прихватить подсумки. Лихая удаль, силушка непомерная – вот и все, чем мог похвастаться в том бою Конохов, а уж никак не умением и сноровкой. Дуросил – одно слово, как бы сказали мужики-фронтовики Лихих Пожней.