Гротески

Я хочу поцеловать его губы, как никогда женщина не целовала губы мужчины; в его груди я хочу разжечь огонь, его смертный огонь, жертвенный огонь для тебя, моя богиня. И от своих поцелуев, от своих жарких объятий хочу я оттолкнуть его, как нечистого зверя, как отвратительного червя, которого стыдно коснуться и мыском грязной туфли…

Пусть его тело распадется на плесень и дрожь, и да пусть сгниет его душа!

О, моя богиня, отдай же мне этого мужчину!..

…Так Хелла взывала к Лилит, своему божеству. И Лилит услышала Хеллу.

Однажды вечером Она увидела Его у своих ног под деревом магнолии. Он стоял перед ней на коленях, и с Его губ срывались невнятные, разгоряченные признания в любви. Тогда Она вцепилась в его мягкие каштановые кудри, притянула Его лик к своему, и их яростный поцелуй длился долго, очень долго, ибо Она лобзала его так, как никогда ни одна женщина не лобзала мужчину, и огонь, запылавший в его груди, был высок и ярок.

Все случилось так, как Она испросила в мстительной молитве своей. Но…

Но потом уже Он влил в ее уста свой поцелуй, и палящее пламя Его души объяло изнутри и Ее саму, перекинулось и на Ее сердце. И тогда она позабыла о своей мести, и о данных клятвах, и даже о Лилит – своей темной богине…

…А через год он уже хлестал ее по лицу и таскал за волосы. Точно так, как в свое время ее отец поступал с ее матерью.

Распятый Тангейзер

Он неспешно облачился в костюм Пьеро. Черные туфли, чулки, поверх которых ниспадали белые брюки. Большой воротник на плечах и длинные, широкие рукава; все – из матового белого шелка с черными помпонами. Затем – черная бархатная шапочка, плотно прилегающая к волосам. Затем – пудра, очень-очень много пудры.

Он вышел из дома. Уличные мальчишки бежали за ним, кричали и улюлюкали:

– Pazzo! Pazzo![76]

Ему было все равно. Он медленно, как во сне, шел по улочкам Капри, даже не оглядываясь. Сорванцы оставили его, повернув назад, когда он свернул к апельсиновым садам. Он прошел за Чертозу, старый монастырь, который сейчас служил казармой. Чужие туда не захаживали с тех пор, как здесь сгинул один немецкий художник[77], и все же это было самое прекрасное место на всем прекрасном Капри. Однако дорогу сюда было нелегко найти, а тут еще хозяин, негодный старый Никола Вуото, запер все двери и калитки в полуразрушенных стенах и громко кричал, ругался и бросался камнями, если кто-то вдруг проходил по его земле.

Но сегодня он не закричал и не бросил камень. Он был так поражен белой фигурой в ореоле солнечных лучей, что поспешил отойти в сень перголы[78]. Он стоял там и дивился. Наконец ему пришло в голову, что это, должно быть, просто синьор; тогда он презрительно прорычал: «Pazzo! Pazzo!» – и долго смотрел ему вслед ядовитым взглядом.

Напудренный Пьеро проследовал дальше. Он перемахнул пару стен, спустился с нескольких склонов, по другим вскарабкался почти как кошка – гибкими, но ленивыми движениями. Через небольшую миртовую рощу и дальше по кактусам мимо скал.

Вдруг он остановился. Прямо перед собой он увидел двух больших, метровых, змей. Но эти обычно пугливые твари, казалось, даже не замечали его присутствия, настолько они были заняты друг другом. Самка ускользала по верхушкам кустов и камней; самец гнался за ней. Внезапно самка взвилась спиралью, резко выпрямилась, обернула голову назад и подразнила языком своего преследователя. А он обвился вокруг нее, изогнулся, вытянулся так, что ее тело задрожало и скрутилось еще теснее, еще сильнее вокруг него. И голубые, со стальным отливом, тела сияли и светились на солнце. Как же это было прекрасно, как прекрасно! Пьеро смотрел и смотрел. Привиделись ли ему эти короны на головах у змей? Золотые свадебные короны…

Он пошел еще медленнее, чем раньше. Наконец он оказался рядом с Марелатто, разрушенной сарацинской башней, прилепившейся к склону. Над ним нависали древние стены Чертозы, слева высилась Монте Туоро, справа же Монте Соларо далеко вдавалась в синеву итальянского моря.

Он посмотрел вниз. Там лежала piccola marina, маленькая пристань с ее рыбацкими хижинами, перед ней – остров Сирены, в окружении белых барашков на голубых волнах. С другого края гордо тянулись Фаральони, могучие тяжелые глыбы, росшие из сердца моря.

Вот место, где у него было свидание. Его последнее свидание с солнцем.

Он сел у самого края обрыва и свесил ноги. Взглянул вниз. Потом достал из кармана пузатую бутыль-демиджон, и темное вино Искьи[79] истекло кровью в бокал.

Пьеро выпил. Он пил за солнце, как совсем недавно пил за море там, внизу, в гроте Аззура. Он осушил бокал одним глотком, снова его наполнил. Снова выпил за солнце и зашвырнул бокал и бутыль далеко в скалы. Затем он встал, отступил немного назад к стене, где отвесная скала давала тень. Там он лег и вытянулся во весь рост.

По его костюму полз маленький рыжий паучок. По белому шелку и помпонам. Как забавно карабкался этот отважный малец! Пьеро пропел:

– Паучишка малый, рыжий… малый, рыжий паучок…