Гротески

– Ты это сделаешь? – спросил он.

Я поклялся ему, что сделаю.

Около шести часов я был уже на Шлоссенштрассе; она уже вернулась и встретила меня горячими, пламенными поцелуями.

Я с трудом вырвался из ее объятий:

– Паломита, оставь меня, мне надо кое-что сказать тебе!

– Так говори же!

Но я не мог. Я, как безумец, бегал по комнате и ничего не мог выдавить – ни единого слова. Мои руки дрожали, я рылся в карманах. На письменном столе лежало письмо, я взял его, изорвал в клочки, распихал их нервно по карманам; стал хватать карандаши, ручки и разбросал их в порыве кругом себя.

Паломита шагнула ко мне:

– Мой дорогой мальчик!..

Слезы брызнули из моих глаз, но она собирала их поцелуями с моих щек – слезу за слезой. Но когда она попыталась поцеловать меня в губы, я оттолкнул ее:

– Оставь меня, ты не знаешь, кого ты целуешь! Оставь, я хочу сказать тебе об этом… сказать все!

И я рассказал ей обо всем, что учинил, с поджатыми губами, глазами в пол.

Я закончил, но не осмеливался взглянуть на нее.

Наконец мне хватило духу поднять глаза… я узрел на ее губах улыбку – странную, такую удивительную… коварную – в этом не могло быть сомнений!..

Более я не задержался в комнате ни мгновенья.

Она кричала мне вслед:

– Ханс! Любимый! Ханс!

Я едва слышал ее.

Дома меня дожидался Чарльз.

– Ну, как прошло? – спросил он.

– Я сделал все, чего ты хотел, сказал ей все-все! Когда я закончил… она улыбалась!

– И ты?..

– Она улыбалась, говорю же тебе! И этой улыбкой она сказала мне, что все знала, что обманула меня, так подло обманула и оболгала, как никогда ни одна женщина мужчину не обманывала!

Я сжал кулаки в карманах и только теперь вытащил из них обрывки письма. Это был ее почерк. Я сел за стол и стал тщательно складывать конверт и вложенный в него лист. То было письмо Паломиты, адресованное госпоже Кларе, отосланное вчерашним вечером из Баден-Бадена.

– Давай-ка посмотрим, дружище, – сказал мне Чарльз, и мы прочли вместе:

«Милая Клара!

Я должна сообщить тебе приятную новость. Наконец-то это произошло! Когда я сегодня утром поздоровалась с дядей и теткой, мне пришлось спешно бежать вверх по лестнице: я почувствовала сильные боли. В своей комнате я обнаружила, что полна крови. Опасения последних восьми дней, слава богу, оказались напрасными! Надеюсь, что сегодня утром твой муж ничего не заметил; Ханс ушел только в семь часов, и при этом дверь на лестницу ужасно заскрипела!

Когда я уеду, Клара, не думай обо мне плохо. Ты так верно помогала мне, и ты же так часто бранила меня! В самом деле, я была бесконечно легкомысленна и променяла свою юность и девичество на короткое счастье нескольких недель! Но я любила так безмерно, так невыразимо, не сердись на меня, милая!

До завтрашнего вечера,

твоя Паломита.

P. S. Если увидишь Ханса, поцелуй его милые глаза!»

– Она очень любила тебя! – произнес мой друг.

Не помню, что ответил ему…

Бывай, Лили!

Приложение О, мой родимый хаос! [Об Э. А. По] [80]

Густаву Майринку – опьяненному художнику, мечтателю, верящему во сны как единственно реальные, – как делал По, как делает тот, кто написал это, – посвящается все здесь написанное.

Альгамбра

Апрель 1905

Легко ступая по серым камням, по старой тропе, которой я так часто ходил, всхожу к священной роще Альгамбры. Врата из гранатового камня широко распахнуты моей тоске, за ними я убегаю от хода времен – так легкодоступен край грез. Там шумят вязы, болтают родники, из лавровых кустов несутся трели сотен соловьев. Там я и буду предаваться думам о моем поэтическом кумире.

* * *

Господа, никто вас к этому не обязывает, в самом деле!

Нет нужды искать и прочитывать какую-либо книгу о художнике, которого любите. Одно лишь разочарование найдете вы – ибо как может раболепная обезьяна рассказывать о Боге? Необходима осторожность в выборе такой литературы…

А поступите вот как: