Гроза

Дымные вечера над Москвою,
И мне необычно тоскливо.
Ливень сгоревших событий
Мне холодит губы,
И я прохожу неохотно
Мир этот полузабытый.
Так, поднимая кливер,
Судно идет против ветра.
Но отгорают рассветы,
Годы идут на убыль,
И ржавою ряской быта
Уже подернуло строки.
И в вечер, который когда-нибудь
Придет подсчитывать сроки,
Рука твоя и нынешний вечер
Тоскою высушат губы.

19 марта 1938

Я ВЕРЮ В ДРУЖБУ

Я верю в дружбу и слова,
Которых чище нет на свете.
Не многих ветер целовал,
Но редко ошибался ветер.
Я ветром мечен. Я ломал
Судьбу. Я путь тревогой метил,
Не многих ветер целовал,
Но редко ошибался ветер.

1938

«Поэт, мечтатель, хиромант…»

Поэт, мечтатель, хиромант,
Я по ладоням нагадал
Ночных фиалок аромат
И эту нежность на года
В спокойном имени твоем.
Ты спишь. Ты подложила сон,
Как мальчик мамину ладонь.
Вот подойди, губами тронь —
И станет трудный «горизонт»
Таким понятным — «глазоем».
Так Даль сказал. И много тут
Спокойной мудрости.
Прости,
Что я бужу тебя. Плету
Такую чушь.
Сейчас цветут
На Украине вишни. Тишь.
Мне слово с словом не свести
В такую ночь.
Когда-нибудь
Я расскажу тебе, как жил.
Ты выслушай и позабудь.
Потом, через десяток лет,
Сама мне это расскажи.
Но поздно. Через час рассвет,
И ночь, созвездьями пыля,
Уйдет, строкой моей осев,
На Елисейские поля
По Ленинградскому шоссе.

Июнь 1938

«Наверно, бред. И губы не остудишь…»

Наверно, бред. И губы не остудишь.
Наверно, ночь. Сознание кусками рви.
Искусство вылезло опять из студий
и поползло околевать в кунсткамеры.
Наверно, так, наверно, так! И сгусток
резиновый, в котором губы вязнут,
был назван тыщи лет назад искусством
и переделан из тоски и вязов.
И бред. Ну да. Больной косматый предок
ревел в ночи, и было это густо
и медленно плеснело. Привкус бреда
три тыщи лет сопутствует искусству.
Но что тебе? Но что тебе? Ты просто
занес за тропик Козерога плечи.
Ты просто болен. Ты огромный остов
и грузный остов грусти человечьей.
Гипертрофия? Или нет гипербол?
Но только так. Едва ли можно строже.
Где ты была? Где ты теперь была,
тоска моя, тоска моя острожная?
Плывешь, плывешь, — увы, теперь недолго,—
бумажной лодкой в медленном пространстве.
И нет причин. И он опять оболган,
ребячий мир, дымок далеких странствий.
Наверно, бред. И заложило уши,
и мир приходит в похоронном плеске.
Наверно, море там. И есть кусочек суши.
Но скучно одному, и поделиться не с кем.

1938

«Поймай это слово…»