Гроза

Додхудай читал молитву про себя, крепко зажмурив глаза, и не обращал внимания на сказку Хатама. Не дождавшись ответа от калеки, юноша переспросил: «Слышите ли вы мою сказку, дядя?» Когда и на этот раз седок ничего не ответил, Хатам сильно встряхнул его. У Додхудая открылись и засверкали глаза. Как бы проснувшись, он посмотрел вокруг и спросил:

— Что случилось, не упал ли ты?

— Да, чем-то вы понравились аллаху, я споткнулся о камень… Хорошо, что не упал..

— Будь осторожен. Напрасно ты повел за собой вон того нечестивца… С кем поведешься, от того и наберешься.

— Не говорите так, он безвредный человек. Вам не хочется слушать историю про осла и верблюда?

— Рассказывай, я тебя слушаю.

— Вот так-то, значит, и говорит осел: «Давно уж в самом сердце моем занозой сидит одно слово. Будет ли дозволено мне его произнести, дабы облегчить сердце?»

Верблюд высокомерно взглянул на своего спутника осла и разрешил ему говорить. Осел продолжал: «Хочу спросить тебя по-дружески, скажи мне, когда на тебе навьючен тяжелый груз, что легче для тебя, спуститься с возвышенности к саю или подняться от сая на возвышенность?» Верблюд, взмахивая вверх головой, громко рассмеялся.

«Хвала тебе, мой верный спутник и друг Ишаквай, что занозой в твоем сердце сидела моя беда. Вижу теперь, что ты верный друг. Если же отвечать на твой вопрос, то отвечу я так: когда я спускаюсь с возвышенности к саю, то груз свисает вперед и тянет меня под гору, идти для меня в таком положении — одно мученье. Когда я взбираюсь в гору, то ноша тянет назад и мучаюсь я еще больше. Так что, если сказать тебе по совести, то будь они прокляты и возвышенности и саи».

Додхудай опять сидел на закорках у юноши, закрыв глаза, и шевелил губами, твердя молитвы, прославляя аллаха.

— Ну как вам моя история с ослом и верблюдом? — спросил Хатам.

Додхудай молчал, словно не слышал вопроса рассказчика, а Джаббаркул-аист от души посмеялся.

— Давайте излагайте сейчас свое прошение моему седоку, — посоветовал Хатам. Сейчас мы одинаково далеко и от дома и от мечети. Оказывается, прошение к вам, дядя, — как можно громче возгласил Хатам и одновременно хорошенько встряхнул сидевшую на нем тушу.

Додхудай открыл глаза, перестал шевелить губами и раздраженно спросил:

— Какое еще прошение? Говорите, я слушаю.

— Рук моих не хватает… — жалобно начал Джаббаркул-аист… — Нужда заела… Не смог я вовремя выплатить свой долг. Признаюсь, виноват. Долг и душа даются человеку временно, с условием возврата, которое нельзя человеку не выполнить. Я не отрицаю…

Додхудай вдруг разгневался и закричал:

— Слышишь, что говорит этот нечестивец? Попробовал бы отрицать…

— Имущий ликует, а неимущий вздыхает. Ругайте, зовите нечестивцем, плутом, что же я могу сказать на это. Только не откажите… До конца своей жизни буду молить за вас бога.

— Сколько раз я помог тебе семенами? — с угрозой спросил Додхудай.

— Семенами?.. Семенами два раза… Да, да, два раза. Это мой долг до судного дня, я его до сих пор не уплатил.

— Ты — мошенник! Ты — паразит! — крикнул Додхудай. — Вы слышали, что он говорит: «до судного дня…» Он мне собирается отдать долг на том свете! Нет, братец, долги этого света надо отдавать на этом свете. Этого требует и шариат. Если нет денег, то есть двор. Зачем тебе двор? Отдай его мне. Этот двор тебе как золотая палка на голову. Ну, что же ты молчишь?.. Будь хоть вором, хоть жуликом, хоть развратником, да все же совесть знай. Ах, ты, мошенник!

— Я бедняк, но никак не мошенник.

— Нет, ты мошенник и паразит!

— О, аллах! За что такие ругательства?.. Ведь я такой же раб божий, как и вы, перед богом мы все равны.

— Слышите! Он за словом в карман не лезет.

— Можно ли и мне словечко сказать? — подал свой голос и Хатам.

— Говори, говори! Что ты хочешь сказать в защиту этого плута?

— Я только удивляюсь, неужели аллах слышит все то, что слышим и мы?

— Тут нет ничего удивительного. Все, что выпадает на долю человека — от бога. Пять пальцев на твоей руке ведь не равны между собой! Судьба божественна, а сожаленья напрасны.

— Как же не жалеть-то мне его? Уж хотя бы вы пощадили малышей Джаббаркула-ата, это было бы истинное благодеяние!

— Неужто мало с моей стороны было благодеяний?! Если он умеет брать, пусть умеет и возвращать. Имеющий совесть и благочестие так не поступает.

— Верно, но как же быть, если бог не дает? — умоляюще произнес Джаббаркул-ата.

— Не хватай бога за ноги, нечестивец!

— Я сказал лишь о том, что бог не дает, таксыр. Дождя не было, а кяризец-амин[54] не Дал воды. В нуратинской степи трава не пошла в рост, засохла. Посевы завяли и погибли.

— Так я ли виноват в этом?

— Нет, все — от бога! — сказал Джаббаркул-ата.

— Опять прицепляется к богу, нечестивец! Эй ты, остановись-ка на мгновение! Тебе я говорю! Отдохни!

Хатам остановился.

— Неблагодарный раб божий! Побойся винить бога! Ты стал богоотступником, проси бога об отпущении грехов! Мусульманином еще называется! Кайся, богоотступник!

— Я не богоотступник. Слава богу, я мусульманин.