Гроза

— Что случилось, что за беспокойство среди ночи?

— Это не мы, это мир такой беспокойный, — ответил Джаббаркул. — Оказывается, Хатам привез нам пшеницы на семена. Но ведь говорят же: не оставляй сегодняшних дел на завтра, да и время такое, что дорог каждый час. С весенним севом медлить нельзя.

Пока Султанмурад вытаскивал из-под навеса плуг и борону, Айбадак успела еще раз подумать про юношу: «Вот бы такого жениха нашей дочке. Да, этот юноша достоин мечты. Полюбился он моему старику, хоть бы полюбился и нашей дочери».

Кутлугой в это время все еще сидела за станком и ткала шалчу[62]. Но мысли ее тоже были заняты Хатамом. Она не знала, выйти ли ей во двор попрощаться с юношей. С одной стороны, ей очень хотелось выйти и, казалось ей, отец одобрил бы этот ее поступок, с другой стороны, — думала девушка, — это ведь совсем чужой нам йигит, а тем более мне. Ведь никогда мы не разговаривали друг с другом, не сближались, как же я к нему выйду? Но вдруг отец снова будет меня ругать, что не вышла, не попрощалась?

Кутлугой работала на станке проворнее, чем мать. Под ее ловкими руками равномерно подпрыгивал челнок и пряжа превращалась в полосатую синюю шалчу. Руки ее работали, но мысли были далеко от станка.

Странное чувство овладело ею. Так и хотелось ей увидеть Хатама. Вольно, свободно побыть с юношей этой лунной, и таинственно тихой ночью в просторах безлюдной степи, по душам…

Кутлугой днем и ночью, как бы состязаюсь с матерью, ткала шалчу. За месяц они обе успевали наткать шалчи три аршина длиной, полтора шириной. Они отдавали ее Джаббаркулу, он продавал материю и на вырученные деньги покупал шерсти. Немного денег от выручки он каждый раз оставлял на продукты. Взвалив и шерсть и продукты на осла, возвращался домой.

Дома шерсть раскладывали на овчине, трепали ее тонкими палками, размягчали, затем пряли, красили и тогда уж ткали. Раз в неделю они могли позволить себе горячую еду, в остальные дни перебивались кое-как на лепешках и чае. И все же радовались, что худо ли, бедно ли прожили еще один божий день.

Мигали в небе редкие-звезды, когда Джаббаркул, Хатам и Султанмурад, погрузив на ослов пшеницу, плуг и борону, отправились в поле. И вблизи и вдалеке слышался лай собак. Джаббаркул беззвучно шептал молитву: «Боже милостивый, пошли удачу всем людям на земле и мне, горемычному, тоже…»

НОЧНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

Домашняя дума в дорогу не годится, так же, как и домашний счет для базара. Надеялись быстро и распахать землю и посеять пшеницу, а растянулось на сутки. Только на другой день к полуночи закончили они свой сев. Хатам заторопился, и без этого он задержал, не возвратил вовремя чужого осла. Джаббаркул-ата отговаривал его от ночной дороги, но юноша и слышать не хотел, настоял на своем, извинился, поехал.

— Ну, коли так, — напутствовал его старик, — счастливого тебе пути, да будет аллах твоим спутником, сын мой.

— До свидания, акаджан, — подошел и Султанмурад, — когда же опять придете к нам?

— Теперь, когда поспеет пшеница, — засмеялся Хатам, — вместе будем убирать и молотить ее. Хорошо?

— Хорошо, акаджан, — несколько растерянно и опечаленно отозвался Султанмурад.

— Скажи не «хорошо», а «бог даст», — поправил отец мальчика. Скажи: «Дай бог, чтобы сбылись ваши слова».

— Дай бог, чтобы сбылись ваши слова, — повторил мальчик.

Окончательно попрощавшись, Хатам отправился в путь. Осел был измучен работой, поэтому юноша не стал садиться на него, побрел сзади. Из-за горизонта выплыла полная луна. Она как будто только и ждала минуты и вышла, чтобы освещать дорогу Хатаму. Но уж зато и светила! Выливала весь свой свет под ноги бедному юноше.

Вместо того, чтобы радоваться сделанному делу, Джаббаркул возвратился домой печальным и расстроенным. Старик ругал себя за то, что отпустил Хатама в ночную дорогу. Айбадак тотчас заметила, что муж ее в дурном настроении и спросила, не случилось чего.

Старик присел на краешек супы.

— Зачем я согласился и отпустил его. Ну он-то ладно, молод, а я-то что думал своей седой головой. А если отпустил, то почему не пошел сопровождать? Недотепа я…

Айбадак показалось, что старик говорит сам с собой и забеспокоилась:

— Что это с вами, муж мой? Только сумасшедшие разговаривают сами с собой.

Вместо ответа Джаббаркул-ата крикнул сыну:

— Султанмурад, оседлай-ка осла.

Сын послушно пошел к сараю.

— Что это вы придумали, ночью седлать осла? Куда это вы хотите поехать?

На этот раз старик ничего не ответил, но растянулся на супе и тяжело вздохнул.

Айбадак всполошилась еще больше:

— Вай, вай, горе! Кутлуг, иди же сюда! Что-то такое с отцом. — Она села на супу и положила голову мужа к себе на колени. Подбежала обеспокоенная Кутлугой.

— Отец, милый, что с вами случилось?

— Что случилось? — ответила за отца мать. — Он своротил работу, которая по силам только разве волшебнику. За десятерых они наработали с Хатамом.

— Да, он наработал за десятерых… — прошептал и старик.

— О ком это он говорит?

— У отца жар. Он, наверное, бредит.

— Нет у меня никакого жара и говорю я в своем уме. Султанмурад, ты оседлал осла, где ты?