Гроза двенадцатого года (сборник)

Она стоит с потупленною головой. Голова гладко стрижена — такая круглая, словно точеная… Немигающие глаза все это осматривают и — эту круглую, наклоненную голову, и эту выдавшуюся, приподнятую и подымающуюся, как у взволнованной женщины, грудь… Минута молчания… Наклоненная голова поднимается, и в немигающие глаза смотрят робкие, смущенные женские глаза…

— Да, ваше величество, правда, — шепчут губы бесстыдницы, несколько дней тому назад целовавшиеся с толстыми, калмыковатыми губами мужчины.

Немигающее лицо краснеет мало-помалу. Краска заливает и лицо той, которая сейчас отвечала, что она не мужчина… Ее глаза — не из немигающих, не орлиные; они не выносят немигающих глаз и опускаются долу, да так уж больше и не поднимаются.

— Что было причиною, побудившею вас отказаться от своего пола? — спрашивает ее государь.

— Ваше величество! с самого детства я получила наклонности, которые привели меня к этому решению, — отвечает наклоненная голова.

— Ваш отец военный?

— Отставной гусар, ваше величество.

— Как же вы пришли к такому решению, небывалому в России? В прошедшем вы не могли найти примеров для себя.

— Я нашла их в моем сердце, государь, в моей природе. Я родилась на походе. Я имела несчастье родиться вопреки надеждам моей матушки и потеряла ее любовь. Гусарское седле было моей колыбелью, эскадронный фланговый — моей няней и воспитателем, эскадронная конюшня — моею первою школою. Оружие заменяло мне детские игрушки. С детства матушка моя внушала мне, что женщина — жалкое, презренное существо, на котором тяготеет проклятие Божие…

— Напрасно она так говорила. Это — хула на Духа Святого… Как же вы привели в исполнение ваше намерение?

— Когда мне исполнилось шестнадцать лет, государь, я тайно ушла от родителей и пристала к казачьему полку, следовавшему на Дон.

— Когда это было?

— Ровно год, государь.

— В каких делах вы участвовали?

— При Гутштадте и под Фридландом, государь.

— И вас не испугало то, что вы там видели?

— Нет, государь.

— Да, верю… Все ваши начальники отозвались с великими похвалами о вашей храбрости, называя ее беспримерною… Мне очень приятно этому верить, и я желаю сообразно этому наградить вас и возвратить с честью в дом отцовский, дав…

Государь был прерван — слово не досказалось.

Вскрикнув от ужаса, точеная голова упала к ногам императора.

— Не отсылайте меня домой, ваше величество! Не отсылайте! Я умру там, умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось нн одной пули для меня в эту кампанию. Не отнимайте у меня жизни, государь! Я добровольно хотела ею пожертвовать для вас…

Точеная голова билась о сапоги императора, руки ее обнимали его колена… Голос дрогнул, когда император, поднимая ее, сказал:

— Чего ж вы хотите?

— Быть воином, носить мундир, оружие… Это единственная награда, которую вы можете дать мне, государь. Другой нет для меня. Я родилась в лагере. Трубный звук был колыбельного песнью для меня. Со дня рождения люблю я военное звание. С десяти лет обдумывала средства вступить в него, в шестнадцать достигла цели своей, одна, без всякой помощи. На славном посте своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие, а теперь ваше величество хотите отослать меня домой. Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало бы мне найти славную смерть в рядах воинов ваших.

Государь был, видимо, растроган. В его глазах затеплилась доброта и жалость. Об задумался.

— А закон? — сказал он как бы про себя.

— Закон — ваше слово, государь.

— Но женщина по закону не может быть воином.

— Я останусь мужчиной, ваше величество.

— Хорошо. Ваша тайна и должна оставаться тайной.

— Клянусь, государь, — эта тайна умрет в груди моей.

Но перед нею разом встало калмыковатое, дорогое ей лицо… Сердце бросило кровь к щекам — они запылали…

— Если вы полагаете, — сказал государь, что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее и будете называться по моему имени — Александровым… Не сомневаюсь, что вы сделаетесь достойною этой чести отличноетшо вашего поведения и поступков. Не забывайте ни на минуту, что имя это всегда должно быть беспорочно и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нем.

Новый Александров упал на колени, чтобы благодарить.

— Встаньте. Я определяю вас в мариупольский гусарский полк — офицером.

«А где он стоит — мариупольский полк — далеко от атаманского казачьего? — промелькнуло в голове нового Александрова: — Бедненький Греков — он и теперь на гауптвахте… думает обо мне…»

— Мне сказывали, что вы спасли офицера. Неужели вы отбили его у неприятеля? Расскажите мне об этом, — говорит государь. — Где это было?

— При Гутштадте, ваше величество.

— В самом бою?

— В бою, государь.

— Как же это было?