Гроза над Элладой

— Может у тебя память слабая? — зловеще осведомился начальник обоза. — Может, дюжина-другая розг её освежат и усилят?

— Я воин армии великого города Афины, — улыбнувшись, напомнил о своих правах очень грамотный сын великого Тенция Норита. — Я гоплит десятка Фидия, сотни Априкса, тысячи Тенция. Меня всем желающим сечь нельзя — только по приговору суда сотников нашей тысячи…

— Это хорошо, что ты, наконец, уяснил, кто ты такой, — съехидничал Брети. — Но ты забыл о том, что твой тысячник — один из моих друзей и твой отец; так что выдеру я тебя, не как воина, а как сынишку моего друга. Он не будет против, я знаю! Эй, Сарам, розги подай! А ты, Канонес, чего расселся? Разоблачайся!

Тяжко вздохнув, Кан поднялся и стал расстёгивать пластинчатый воинский пояс.

— Жалеешь, что не сознался сразу? — посочувствовал Ритатуй. — Так ещё не поздно — сознавайся.

— Жалко безвинно розгам подвергаться, — отозвался стойкий сын сурового Тенция Норита. — Ну, да за правду пострадать не стыдно, потерплю, не впервой…

Ритатуй с изумлением и некоторым уважением покачал головой:

— Ну, ты и упрямец! — проговорил он и рассмеялся. — Весь в отца! Не трусь, малыш, никто тебя сечь не будет — пошутил я! Просто я запретил Мариарху ухаживать за вашей сестрой, а тут слышу от вашей троицы, что он нарушил мой приказ. Наказать бы, да доказательств нет. Думал, ты мне их представишь, а ты упёрся. Мар! Эй, Мар!

Полог шатра откинулся, и внутрь вошёл младший Брети.

— Ступай, малыш! — сказал Ритатуй и о чём-то заговорил с Мариархом и Сарамом.

Вынужденный притворяться Кан вдруг ощутил общее между своим поведением и поведением Ритатуя. «Да он же тоже притворяется!» — подумал он и, проходя мимо амфоры, из которой стратегу подливали в кубок, слегка наклонился, сделав вид, будто споткнулся, и глубоко втянул воздух носом. Так и есть — в ней была чистейшая родниковая вода.

Когда он отошёл от шатра на достаточное расстояние, Мар сказал озабоченно:

— Отец, он заметил.

— Я тоже заметил, — рассмеялся стратег. — Хитрый, упорный, внимательный, что хорошо владеет оружием, сомневаться не приходится — его учил отец. Завтра я проверю его на голую силу. И если он так же силён, как изворотлив, я возьму его к себе. А ты, шалопай, если не прекратишь к Висе таскаться, я тебя выпорю. Да так выпорю, что подзатыльники Леона тебе детской шалостью покажутся. Не пара она тебе. Ты эвпатрид, она — ремесленница; стратеги не должны жениться на дочерях своих подчинённых.

— Зачем тебя Ритатуй вызывал? — спросил Фидий, когда младший брат уселся возле костра и с благодарностью принял из рук Эвридика чашу с подогретым вином, заправленным тёртым сыром и мёдом.

Хлебец к напитку Кан взял сам, сделал большой глоток и ответил, пожав плечами:

— Допытывался, за что Леон Мару уши надрал. Я не выдал. Он меня за это похвалил. Ничего не понимаю, знаю только одно — Ритатуй прикидывается пьющим, а сам пьёт только воду, — он прикончил напиток и сказал Эвридику. — Пусть Арес сохранит тебе жизнь за твою доброту, дружище!

Десяток пустился в обсуждение странного поведения стратега, а Кан разлёгся на траве, подстелив толстый походный плащ и блаженно вытянув гудящие с непривычки ноги. Когда стало темнеть, Фидий поднял его и вместе с братом отправился в тысячу Адаманта, которая сегодня и завтра несла охранные функции в лагере тяжёлой пехоты. Там их встретил восторженный крик младшего из сыновей Адаманта — Алама:

— Кан, ты тоже напортачил?! Вот это здорово! Давай вместе караулить.

Алам был старше Кана всего на несколько месяцев, они частенько вместе забавлялись в гимнасии и после занятий; парень он был неунывающий и задиристый. Неоспоримый авторитет Леона в кулачных делах смирял Алама в присутствии младших Норитов — после пары взбучек, полученных им от любимого сына Тенция, он сделался их приятелем.

Поскольку юнцы не обладали достаточным опытом в караульной службе, их поставили в первую стражу — с наступления темноты до полуночи. Сторожить стан гоплитов им доверили, естественно, со стороны обоза, то есть, с тыльной стороны. Приятелям было о чём поболтать — общих тем у них хватало с избытком, так что время пролетело незаметно. Уговорившись встретиться и завтра, Кан попрощался с Аламом и вернулся к родному костру.

Расстилая плащ, он с завистью покосился на фракийцев — они улеглись на один из двух своих плащей, а вторым накрылись. «Умеют же люди устраиваться! — подумал Кан. — И тепло, и мягко»…  — но, едва коснувшись расстеленного плаща головой, он выключился, словно упал во тьму.

А вот выспаться ему не дали — сигнал подъёма, разумеется, он не услышал, поэтому был безжалостно растолкан десятником.

Пробуждение удовольствия ему не доставило — тело буквально стонало от сна в походных условиях. «Будем надеяться, что это ненадолго, что война скоро закончится!» — помечтал он, разминая затёкшие мышцы. Если б он мог, хоть на миг представить себе насколько затянется этот поход, он, скорей всего, бросился бы на острие меча.

Завтрак готовил Эвридик, и у него это получилось гораздо лучше, чем у Леона, о чём Кан не постеснялся сообщить во всеуслышание: