Гроза над крышами

Тарик не смог отказать себе в маленьком удовольствии: повернулся и уставился на них характерным взглядом, будто накрепко запоминая. Двое в годах; судя по бляхам, башмачники. Оба, тщательно скрывая испуг, приняли самое безразличное выражение лиц, притворяясь, будто и не они только что говорили. Тарик отвернулся, скрывая ухмылку. За высказанное на людях обидное прозвище дворян, данное из-за перьев на шляпах, солидный денежный начет полагается — а в платных доносителях Тайной Стражи и Школяры порой подрабатывают...

— При означенной торгуется супружник, Беримент Кар, двадцати двух годочков...

Перечисляя землеробские умения этого Беримента, зазывала выглядел вовсе уж скучающим: кому эти умения нужны в городе, тем более в столице? Приспособят рубить дрова и таскать тяжелое, а то

и вообще в свое поместье отошлют, если есть поместье... Зазывала произнес еще несколько обязательных фраз: что бумаги на продажу заверены по всем правилам и кабальники не есть пребывающее под судебным запретом движимое имущество; что лекарские свидетельства в полном порядке, и тому подобное. И, заметно оживившись (ему ведь полагалась доля с выручки — малая, но в случае большой денежки ощутимая), прогремел:

— Начинаем торги!

— Товар лицом! — выкрикнул кто-то за спиной Тарика.

Вяловато было выкрикнуто, безо всякой надежды — крикнувший сам прекрасно понимал, что хватает радугу³³. Крикни это покупатель — зазывала тут же велел бы красотке раздеться, но кто станет показывать обычному зеваке бесплатное заманчивое зрелище? Этот зазывала не ограничился презрительным взглядами, громыхнул:

— Добрый товар и в обертке уйдет! Господа покупатели, оглашайте вашу цену согласно заведенному порядку. Торги начинаются с десяти золотых!

«Заведенный порядок» означал, что покупатели будут называть свою цену слева направо, по очереди.

— Десять и пять!

— Пятнадцать и пять!

— Двадцать и пять!

Когда очередь дошла до двух дворян, те, как и следовало ожидать, набивали цену уже иначе:

— Двадцать пять и десять!

— Тридцать пять и десять!

И снова слева:

— Сорок пять и три!

Ага, не так уж и набит кошелек — набавляет так помалу, как

только дозволяется. Так же и второй:

— Сорок восемь и три!

Третий, как и полагалось, взмахнул шляпой в воздухе и перешагнул через веревку — вышел из торгов. Ни на кого не глядя, с опечалившимся лицом заторопился прочь. Кто-то хохотнул ему вслед, и еще один, и еще: конечно, зеваки злорадствовали над чересчур самоуверенным типом — при том, что сами не имели денежки, позволившей бы торговаться...

Когда цена достигла шестидесяти одного золотого, двое из четырех покупателей, взмахнув шляпами без перьев, покинули торжище, заполучив свою долю насмешек. Оставшиеся двое дворян набавляли по три (вряд ли от скупости: любят иные брать соперника на измор). В точности как заядлые картежники ценят даже не выигрыш, а саму по себе долгую игру. Им удовольствие и азарт, а зрителям — скука. Судя по шагам за спиной, иные зеваки подались восвояси в поисках более увлекательного зрелища.

Студиозус рядом с Тариком сказал спутникам с некоторой мечтательностью:

— Такую бы я и себе прикупил...

— За чем же дело стало? — с деланым, похоже, удивлением воскликнул его сосед. — Родительское содержание позволяет. Снял бы комнаты в университетских наймах, а то и домик, поселил бы там красотку...

— Все насмехаешься? — грустно ответил собеседник. — Знаешь ведь распрекрасно, что матушка у меня строгих правил и такое не одобряет...

— Знаю, конечно. И помню, что матушкин виргин³⁴ — целых три четверти вашего состояния. Чего доброго, и содержание тебе урежет очень даже чувствительно, не сможешь к веселым девкам из-под золотого трилистника через день шмыгать, придется пробавляться товарцем попроще да и вина попивать не заморские...

Его собеседник замолчал, возмущенно фыркнув (определенно, крыть было нечем). Тарик покосился на них — скучновато стало, торг затягивался. Студиозус-насмешник ему понравился: сразу видно, балагур, весельчак и заводила в проказах. Второй тоже был ничего,

а вот третий, тот, что напрасно мечтал себе красотку прикупить, с первого взгляда симпатий не вызывал. Дело вовсе не в том, что он толстый и пухлощекий (значит, таким Создатель сотворил, что поделаешь), — физиономия неприятная какая-то. В Школариумах с такими ряшками обычно бывают подлизы и ябеды, их не любят и частенько колотят. Он слышал, у студиозусов тоже есть такие, и Папенькины Чада имеются — как бы и этот не из таких...

У всех троих на беретах поблескивали золоченые бляхи — дворяне, ага. Щекастенький протянул не без зависти:

— Повезло дурехе: не изъездится рабочей клячей, в шелках будет ходить, батистовые труселя носить, а если не дура — и золота подкопит, в экономки вылезет, а то и в управительницы... А вы видели — муженек сидит как колода, рожа тупенькая. И ведь не может не понимать, что за грядущее у женушки. Верно говорят, что землеробы недалеко от своей скотины ушли по разумению и чувствам. Я бы на его месте...

Заводила фыркнул:

— На его месте ты б точно так же сидел, ручки свесив, не вышло б из тебя Рафа-Медведя³⁵.