Гроздь винограда

— Просто… Слушай, это безумное совпадение! — неловко рассмеялась Алиса. — Как-то раз в детстве я потерялась в поле подсолнухов и поиски затруднились из-за моих волос, который были жёлтые-жёлтые, точно я сама подсолнух.

Девушка обхватила плечи руками, желая сохранить в грудной клетке тот огонёк тепла, что образовался от нахлынувших воспоминаний.

— Родители, конечно, были напуганы и ругали меня, не понимая, на кой чёрт я забрела в поле… Один очень добрый мужчина, можно сказать, спас меня от гнева родителей, сказав, что я светлая девочка и всегда следую за солнцем. Да-а, ему удалось развеять обстановку.

Алиса не смогла побороть грустную улыбку, которая всегда касалась губ при воспоминании о мистере Принсе. Однако сейчас, помимо укола грусти, добавились непосильная ноша вины и непонимания, как вынести это неподъёмное чувство на хрупких плечах.

Карий взгляд молодого человека скользнул по кудрявым волосам девушки и остановился на лице. Напористое внимание заставило Алису нахмуриться и пощёлкать пальцами перед лицом Генри, тем самым давая понять, что его пристальный взгляд несколько неуместен.

Кинг задумчиво усмехнулся:

— И правда, безумное совпадение…

⁽¹⁾

«Я не хочу заставлять тебя грустить,

Но я изо всех сил пытался не вести себя, как дурак.

Мой подсолнух»

Harry Styles - Sunflower, Vol. 6

Глава 14

Эдвард оглядел аудиторию и испустил обречённый вздох.

Расписание учебного семестра варьировалось между отметкой «ужас» и «пиздец», и при взгляде на надменную Энн, заигрывающую Рэйчел и тихую Голден, парень больше склонялся ко второму варианту.

Пиздец.

Лекционные занятия совместно с группами других направлений подготовки — это каторга не только для преподавателя, который с нескрываемым неодобрением оглядывал аудиторию, но и для студентов.

Так, Энн безуспешно боролась за место на первом ряду, но девушки других групп не подумали уступать ей место. Рэйчел вдруг обнаружила себя не самой привлекательной, а Голден…

Эдвард старался не смотреть в её сторону, вспоминая о болезненных ощущениях в глазах. При взгляде на солому сухость в глазах становилась неизбежной.

Чёрт, кого он обманывал?

Её кудрявые волосы внешне напоминали золото, а на ощупь — настоящий шёлк. И как бы Эдвард не пытался, он то и дело натыкался взглядом на её фигуру в аудитории.

Вот она заняла место в центральном ряду.

Сняла сумку через плечо, отчего копна волос заскользила по прямой спине, и поставила её на парту.

Кажется, стало душно, и она избавилась от кардигана, оставаясь в тоненькой кофте. Настолько тонкой, что прорисовывались очертания лопаток, позвонков и лямок кружевного бюстгальтера.

Она зачем-то развернулась и ненавязчиво обвела взглядом задние ряды. Голубые глаза смотрелись особенно насыщенными, возможно, благодаря умелому макияжу. Эдвард не успел удостовериться наверняка, потому что уткнулся в перевёрнутый вверх-тормашками учебник и не позволил подловить себя.

Секунда, и почувствовал взгляд голубых блюдец.

Несколько месяцев назад он непременно уставился на Голден в ответ, вызывающе вздёрнул брови и гаденько усмехнулся. Да, он бы сделал всё возможное, чтобы девушка от смущения провалилась сквозь землю и впредь задумалась, прежде чем пялиться на него.

Однако сейчас Эдвард тупо смотрел в учебник и мысленно сквернословил.

Что-то изменилось.

Дело не только в отсутствии дискомфорта при взгляде на девушку, не только в его невозможности даже мысленно назвать её «чучелом», не только в отсутствии желания сильнее оскорбить её, увидеть слёзы, боль на глубине голубых глаз.

Изменилось восприятие.

Если раньше Голден воспринималась не более, как внешний раздражитель, который вызывал приступы злости, презрения и, чёрт подери, ненависти, то сейчас она вызывала единственное чувство — стыд.

Эдвард раз за разом возвращался в рождественскую ночь и мечтал о машине времени. Серьёзно, почему светилы человечества, уникумы планеты не позаботились о столь необходимом изобретении? Это же сколько проблем могло решить!

Эдвард бы точно вернулся в ту треклятую ночь и придержал язык за зубами. Или же откусил язык к чёрту, лишь бы не сидеть перед Голден и не жаловаться на жизнь.

Он бы ни за что не рассказал о матери, об отце, ни за чтобы не упомянул, как плохо им было «до» ухода кормильца, и как невыносимо стало «после».

Он бы сделал всё возможное, лишь бы никогда не увидеть в голубых глазах жалось. Жалость, подкреплённую слезами и надломленным голосом.

Голден едва ли не разревелась от жалости, едва ли не кинулась гладить по головке от жалости, едва ли не залепетала о…жалости.

Впервые ему стало стыдно. Когда учителя в школе, друзья, глупые подружки матери, едва ли знакомые люди смотрели на него с жалостью, подавленные новостью о смерти его отца, то состояние Эдварда граничило с агрессией. Неудержимой, необузданной агрессией.

Он огрызался.

Саркастически смеялся.

Посылал к чёрту.

Взглядом давал понять, с высоты какой колокольни ему сдались слова соболезнования.

Однако проявление жалости от Голден вызвало сбой в системе.