Гроздья гнева

– Ладно, – сказал Кэйси и посучил пальцами, сосредоточенно глядя на них. Том прилег, опершись на локоть, и закрыл глаза. Он слышал доносившиеся из палатки неясные голоса Розы Сарона и Конни.

Под брезентом была густая тень, и светлые треугольники с обеих сторон выступали резко и четко. Роза Сарона лежала на матраце, а Конни сидел рядом с ней на корточках.

– Надо бы помочь матери, – сказала Роза Сарона. – Да стоит только мне шевельнуться, сейчас же рвота.

Взгляд у Конни был хмурый.

– Если бы знать заранее, что все так будет, я бы не поехал. Выучился бы дома на тракториста, получал бы три доллара в день. На три доллара можно жить в свое удовольствие, и в кино хоть каждый день ходи.

Роза Сарона насторожилась.

– Ты будешь учить радио по вечерам, – сказала она. Конни долго не отвечал ей. – Ведь будешь? – спросила Роза Сарона.

– Конечно, буду. Только мне сначала надо стать на ноги. Подработать немного.

Она приподнялась на локте.

– Ты не раздумал?

– Нет… конечно, не раздумал. Только я… я не знал, что придется жить в таких местах, как здесь.

Взгляд у Розы Сарона стал суровый.

– Раз пришлось, значит, так надо, – спокойно сказала она.

– Конечно. Я сам знаю. Надо стать на ноги. Подработать немного. А может, лучше было остаться дома? Выучился бы на тракториста. Они получают три доллара в день, да еще сверх этого прирабатывают. – Глаза Розы Сарона испытующе смотрели на Конни, и Конни почувствовал, что она оценивает, проверяет его. – Учиться я обязательно буду, – сказал он. – Только сначала надо стать на ноги.

Она проговорила с ожесточением:

– У нас будет собственный домик до того, как мне придет время. Рожать в палатке я не хочу.

– Конечно, – сказал он. – Только мне сначала надо стать на ноги. – Он вышел из-под навеса и посмотрел на мать, нагнувшуюся над котелком.

Роза Сарона легла на спину и уставилась взглядом в брезентовый полог над головой. Потом она сунула большой палец в рот, точно кляп, и беззвучно заплакала.

Опустившись на колени перед костром, мать ломала ветки и подсовывала их под самый котелок. Огонь разгорался и гас, разгорался и гас. Дети – теперь их было пятнадцать человек – молча стояли возле костра. И когда запах съестного дошел до них, они чуть сморщили носы. Солнце играло на их бурых от пыли волосах. Детям было неловко, но они не уходили. Мать спокойно разговаривала с девочкой, стоявшей в самом центре этой жадно глазевшей толпы. Девочка была постарше остальных ребят. Она стояла на одной ноге, потирая ступней голую икру. Руки у нее были за спиной. Спокойные серые глаза в упор смотрели на мать. Она предложила:

– Давайте наломаю вам веток, мэм.

Мать подняла голову от котелка.

– Хочешь, чтобы я тебя угостила?

– Да, мэм, – спокойно ответила девочка.

Мать подсунула веток под котелок, и они затрещали на огне.

– Разве ты не завтракала?

– Не завтракала, мэм. Здесь нет никакой работы. Па хочет продать что-нибудь из вещей, купить бензину и ехать дальше.

Мать посмотрела на нее.

– А остальные тоже не завтракали?

Дети неловко переступили с ноги на ногу и отвели глаза от котелка. Один маленький мальчик хвастливо сказал:

– Я завтракал… и мой брат завтракал… и вот эти двое тоже, я сам видел. Мы досыта наелись. Мы сегодня уезжаем дальше, на юг.

Мать улыбнулась.

– Значит, вы не голодные. Здесь на всех не хватит.

Мальчик выпятил нижнюю губу.

– Мы досыта наелись, – повторил он и вдруг круто повернулся, подбежал к своей палатке и нырнул туда. Мать так долго смотрела ему вслед, что девочка решила напомнить ей:

– Огонь совсем потух, мэм. Хотите, я разожгу?

Руфь и Уинфилд стояли среди ребят, пытаясь сохранять ледяное спокойствие и достоинство. Они держались отчужденно и вместе с тем по-хозяйски. Руфь посмотрела на девочку холодными, злыми глазами. Потом присела на корточки и стала сама ломать ветки.

Мать сняла крышку с котелка и помешала мясо щепкой.

– Вот и хорошо, что вы не все голодные. Тот малыш наверняка не голодный.

Девочка презрительно улыбнулась:

– Кто – он? Да он просто хвастается. Подумаешь, нос задрал! Когда у них на ужин ничего нет, знаете, что он придумывает? Вчера вышел и говорит: мы курицу ели. А я видела, что у них было, – одни лепешки, как у всех.

– О-о! – Мать посмотрела на палатку, в которую шмыгнул мальчуган. Потом снова взглянула на девочку. – А вы давно в Калифорнии? – спросила она.

– Месяцев шесть. Мы сначала жили в правительственном лагере, потом уехали дальше, на север, а когда вернулись, там уж было полно. Вот где хорошо жить!

– А где это? – спросила мать. Она взяла у Руфи наломанные ветки и подложила их в костер. Руфь с ненавистью посмотрела на большую девочку.