Гроздья гнева

– Идите. Давайте есть. Надо торопиться. – Она расставила около костра оловянные тарелки.

Отец сказал:

– Как же быть с Джоном?

– А где он? – спросил Том.

Отец и мать помолчали минуту, потом отец сказал:

– Он пошел выпить.

– А черт! – крикнул Том. – Выбрал время. Где его искать?

– Не знаю, – сказал отец.

Том встал.

– Ладно, вы поешьте и уложите вещи на машину. А я пойду за дядей Джоном. Он, верно, в бакалейной лавке, через дорогу.

Том быстро шел по лагерю. У палаток и лачуг горели небольшие костры, и отсветы их падали на лица оборванных мужчин и женщин, на льнувших к огню детей. Кое-где в палатках горели керосиновые лампы, и по брезенту двигались громадные людские тени.

Том вышел немощеной дорогой на шоссе и пересек его у маленькой бакалейной лавчонки. Он остановился у сетчатой двери и заглянул внутрь. Хозяин, маленький седой человек с взъерошенными усами и с каким-то неопределенным взглядом водянистых глаз, читал газету, навалившись грудью на прилавок. На нем был длинный белый фартук и рубашка с закатанными рукавами. За спиной у него стояли горы, пирамиды, стены из консервных банок. Он поднял голову, увидев Тома, и прищурил один глаз, словно целясь из ружья.

– Добрый вечер. Чем могу служить?

– Дядей, – ответил Том. – Был дядя, да сплыл.

Хозяин посмотрел на него с недоумением и беспокойством. Он дотронулся пальцами до кончика носа и легонько потеребил его, чтобы перестало чесаться.

– Вечно вы кого-нибудь теряете, – сказал он. – Ко мне раз десять на дню заходят, только и слышишь: «Если увидите человека – зовут так-то и так-то, на вид такой-то, скажите ему, что мы уехали на север». И это изо дня в день.

Том засмеялся:

– Ну вот, если увидишь молодчика, зовут Конни, по виду смахивает на койота, – скажи ему, чтобы проваливал ко всем чертям. Скажи, мы поехали к югу. Да я не его ищу. А вот не заходил ли сюда выпить человек лет шестидесяти, брюки черные, волосы с проседью?

Хозяин оживился.

– Ну как же, конечно, заходил. Я в жизни ничего подобного не видел. Подошел к двери, швырнул шляпу на землю и наступил на нее. Вот она – у меня. – Он вытащил из-под прилавка запыленную, помятую шляпу.

Том взял ее:

– Так и есть, он самый.

– Ну вот, купил он две пинты виски и ни слова мне не сказал. Откупорил одну бутылку и тут же к ней приложился. А я торгую только навынос. Говорю ему: «Слушай, здесь пить нельзя. Придется тебе выйти». Он шагнул за дверь и, хочешь верь, хочешь нет, в четыре приема одолел целую пинту. Потом отшвырнул бутылку и прислонился к двери. Глаза стали тусклые. Сказал: «Благодарю вас, сэр», – и ушел. Я в жизни не видел, чтобы так пили.

– Ушел? А куда? Я его ищу.

– Сейчас скажу. Мне еще не приходилось видеть, чтобы так пили, поэтому я за ним наблюдал. Он пошел вон туда, к северу. По шоссе проехала машина, осветила его, и я видел, как он свернул к реке. Идет, ноги подгибаются. А вторая бутылка наготове, откупорена. Он где-нибудь тут, далеко ему не уйти.

Том сказал:

– Ну спасибо. Пойду поищу.

– А шляпу возьмешь?

– Обязательно возьму. Она ему пригодится. Спасибо.

– А что это с ним такое? – спросил хозяин. – Он пил – и будто без всякого удовольствия.

– Да так… находит. Ну, всего хорошего. А если увидишь этого прощелыгу Конни, скажи, что мы поехали на юг.

– Мне уж столько всяких примет надавали да поручений, всего не запомнишь.

– А ты не старайся запоминать, – сказал Том и вышел за дверь, держа в руке запыленную черную шляпу дяди Джона. Он пересек шоссе и пошел вдоль него. Внизу, в ложбине, лежал Гувервиль; мерцали огоньки костров, сквозь стены палаток пробивался свет фонарей. Где-то бренчали на гитаре, аккорды следовали медленно, один за другим, без всякой связи, очевидно, гитарист упражнялся. Том замедлил шаги, прислушиваясь, потом не спеша пошел дальше, то и дело останавливаясь и напрягая слух. Он прошел с четверть мили, прежде чем услышал то, что ему было нужно. Внизу у дорожной насыпи хриплый голос пел что-то без всякого выражения, без всякого мотива. Том наклонил голову набок, чтобы лучше расслышать.

Монотонный голос тянул:

– Прочь от земной обители душа моя ушла. Душа моя в спасителе прибежище нашла. – Дальше послышалось неясное бормотанье, а потом все смолкло. Том сбежал по насыпи, держа прямо на этот голос. Пройдя несколько шагов, он остановился и снова прислушался. Теперь голос был совсем близко, он тянул все так же медленно и без всякого мотива: – Когда Мэгги помирала, она грустно мне шептала: я на память подарю тебе штаны – да, да. А штаны из красной байки, я скажу вам без утайки…

Том осторожно двинулся вперед. Он увидел неясную в темноте фигуру, подкрался и сел рядом с ней. Дядя Джон запрокинул бутылку, и виски с бульканьем полилось ему в рот.

Том спокойно сказал:

– Стой. А мне?

Дядя Джон повернулся к нему:

– Ты кто такой?

– Успел позабыть? Ты уже четыре раза глотнул, а я только разок.

– Нет, Том. Ты меня не дурачь. Я один сидел. Тебя здесь не было.

– А сейчас-то я здесь? Может, все-таки дашь хлебнуть?

Дядя Джон снова поднес бутылку ко рту, виски забулькало. Бутылка была пустая.